Хорошие художники копируют, великие художники воруют.
Пикассо
То, что с дедушкой что-то не так, Александра поняла почти сразу: он всегда звонил ей в половине седьмого утра в будние дни, а на сей раз этого не произошло.
А ведь он был так пунктуален – и этот звонок являлся одной из его чудинок. Тех самых, которых у дедушки было предостаточно, после трагической смерти ее родителей он сильно сдал, и немудрено.
Однако любила Саша его из-за этих причуд ничуть не меньше, а, вероятно, даже и больше. В конце концов, ведь не у каждого дедушка – академик!
А у нее и академик, и профессор, и доктор наук, причем дважды, и декан, пусть и бывший.
Но дело в то хмурое февральское утро, столь типичное для зимнего Ленинграда, было, конечно же, не в этом. Она-то и не сразу заметила, что дедушка не позвонил: только уже встав, умывшись и позавтракав (то есть проделав тот самый ритуал, который стал у нее обязательным после того… после того, как родители прошлым летом не вернулись с Памира), когда Саша уже оделась и собиралась в Академию, она вдруг поняла: чего-то не хватает.
Не хватало, конечно же, чужих конспектов по курсу «Творческое восприятие. Диалог с произведением» истории искусств, которые она обещала переписать и вернуть в понедельник (первого она не сделала, однако это была не причина не возвращать, тем более что наступил уже вторник), и, судорожно отыскивая их среди вороха бумаг на бывшем рабочем столе отца, ставшем после гибели хозяина на Памире ее рабочим столом, наконец-то обнаружила искомое под кипой ярких зарубежных журналов, принадлежавших маме.
Журналы пришли по почте уже после ее смерти.
Засовывая чужие, так и не переписанные конспекты в портфель, Саша про себя усмехнулась: строгий дедушка, конечно же, не стал бы гордиться такой нерадивой студенткой, какой являлась его единственная внучка-второкурсница.
Благо, что в свое время она сумела настоять на своем и не пойти по стопам отца или деда, вместо географии, которой занимались они оба, выбрала искусствоведение, а вместо Ленинградского государственного университета – Академию художеств имени Репина, знаменитую Репинку.
Мама ее в этом горячо поддержала, хотя ведь дедушка не сомневался, что внучка, как и он сам, как и его сын, отец Саши, посвятит себя геоморфологии – науке о возникновении Земли и происходящих в ее рельефе процессах, в которой дедушка-академик давно был корифеем, а отец-профессор обещал вскоре сделаться таковым.
Да, мама единственная поняла и поддержала ее, и им вместе пришлось убеждать своих упрямых любимых мужчин, доказывая, что эта самая геоморфология – не ее. Отец вроде бы понял и смирился, а дедушка и не понял, и не смирился, все надеясь, что внучка переменит решение и рано или поздно бросит эту благую затею с искусством и поступит на географический факультет Ленинградского государственного университета, которым он до недавних пор бессменно руководил в течение почти двух десятков лет.
Саша знала, что серьезный разговор намечался на конец лета, после возвращения родителей, альпинистов-любителей, с Памира. И что в центре этого серьезного разговора опять же были бы ее жизненная стезя и переход в ЛГУ на географический факультет.
Только вот родители в прошлом августе с Памира не вернулись, оставшись там навечно: они, как и еще несколько альпинистов-любителей, погибли в сошедшей лавине, которая навсегда погребла их под собой.
Разговора о том, чтобы перейти в ЛГУ, не последовало, хотя Саша ждала, что теперь-то дедушка задействует все регистры, чтобы настоять на своем. И ведь она не смогла бы ему отказать, хотя прекрасно понимала: геоморфология – ну совсем не ее!
Однако дед, видимо потрясенный смертью сына и невестки, замкнулся в себе, стал еще больше чудить и теперь уже практически не покидал свою большую квартиру на Петровской набережной, давно уже являвшуюся его личной крепостью и музеем.
А теперь и персональной тюрьмой.
Да, дедушка… Она думала о нем каждое утро, и едва это происходило, раздавался его звонок: ровно в половине седьмого, ни минутой раньше, ни минутой позже.
И только засовывая чужие, так не переписанные конспекты в портфель, Саша поняла: в этот февральский вторник дед так и не позвонил.
Неужели она так рано поднялась, хотя всегда любила поспать?
Часы показывали почти восемь.
Подойдя к большому кнопочному телефону, Саша подняла трубку – неисправен, что ли? Да нет же, раздался непрерывный зуммер: телефон вполне себе работал.
Но почему же дедушка тогда не позвонил?
Чувствуя, что у нее екает сердце, а под ложечкой посасывает, Саша быстро набрала его номер. Дедушка вообще-то не любил, когда ему звонят, предпочитал делать это сам, однако в этот раз можно было нарушить столь милые его сердцу ритуалы.
Никто не брал трубку.
Выждав несколько мучительных минут и сосчитав количество гудков (двадцать два), Саша повесила трубку, чтобы тотчас позвонить снова.
Нет, дедушка, конечно же, давно встал – он всегда поднимался рано, а после смерти родителей просыпался в три, а то и в два часа ночи, предпочитая работать в своем кабинете.
Ну или заниматься своей коллекцией, которая теперь, после гибели Сашиных родителей, стала в его жизни всем – хотя, наверное, являлась этим и до того.
Ну да, что у него еще оставалось – коллекция картин да внучка Александра.
Та самая, которая никак не хотела заниматься геоморфологией.
Понимая, что что-то случилось (ни в какой гастроном дедушка, конечно же, не ушел, хотя под домом располагался знаменитый «Петровский»), она судорожно размышляла, что же делать.
В Репинку не поедет, а отправится к дедушке, чтобы проведать его. Только вот загвоздка в том, что ключей от дедушкиной квартиры у нее нет. Их ни у кого не было, даже в свое время у родителей: дедушка никому их не оставлял, панически переживая за свою коллекцию картин.
Ту самую, которая стала теперь, после смерти ее родителей, смыслом его жизни.
Да и ключей было, надо сказать, много: дверь в квартире дедушки в знаменитом Втором доме Ленсовета на Карповке, так называемом «Дворянском гнезде», обиталище советской элиты, в основном интеллектуальной, педагогической и творческой, была бронированной – прямо как в банке.
А количеству замков в этой бронированной двери мог бы позавидовать сам Шеф из «Бриллиантовой руки» – и с годами их число только увеличивалось. Ну да, был у дедушки этот самый «пунктик» насчет безопасности его обширной коллекции картин русского искусства, в основном (но не только) русского авангарда, которую он собирал чуть ли не всю свою жизнь и которая была его главным и, вероятно, единственный детищем – и до гибели Сашиных родителей на Памире, и уж точно
