"Возможно, кто-то подумает, что я сошла с ума. Может, так оно и есть. У каждого человека свои критерии истины на этот счёт. Но сам процесс… Сидит себе человек, никого не трогает, "починяет примус", и в этот момент с него сходит ум… Вышел себе на прогулочку, или совсем ушёл – это уже детали. Но он ходит! А сегодня, так просто бежит вприпрыжку. И если бы мне ещё вчера кто-то сказал, что женщина в ярких джинсах цвета индиго, в белой распашёнке, надетой на голое тело, с вырезом до пупа, с красными длинными ногтями и такими же губищами, с высоко поднятыми рыжими волосами и в очках-хамелеонах – это я, то сошедшим с ума был бы именно он, этот кто-то… Но сегодня, посетив с утра магазин одежды, салон красоты и солярий, это что-то несётся по улице, сбивая всё на своём пути, и это что-то – я. Назвать себя одушевлённым предметом не поворачивается язык, потому что ночью я умерла. Рассыпалась на мелкие кусочки, растаяла, превратилась в пепел, в пар, в мелкодисперсную пыль… А утром воскресла, но уже потерявши ум, который так и не нашла до сих пор. Как и своего мужа. Вернее, нашла, но уже не своего… И превратилась в оранжевую бестию с ярко-зелёными глазами (линзы справились на пять), спрятав их под очки. Пока. Но это уже не я. Превращение прошло феерично. От наивной, мягкой, нежной и очень женственной, как любил говорить мой ненаглядный, Настеньки не осталось и следа. Стройная блондинка с оливковыми глазами, пользующаяся только помадой пастельных тонов и таким же маникюром, всегда скромно одетая, была тенью своего мужа, большого военного начальника, старше её на двенадцать лет. Она осталась "во вчера". А я, рыжая Анастасия, ожила сегодня во всей красе, совершенно неожиданно даже для себя самой… Причём, с конкретной целью: мне нужно захомутать своего настоящего полковника так, чтобы он не понял и не догадался, кто есть кто. И поставить, наконец, точку в наших отношениях. Иначе, я точно сдохну, не Настенькой, так Анастасией. Или не найду свой сбежавший ум, и буду доживать в глуши, в деревне, в Саратове. В лучшем случае.
Мы познакомились на даче. Мне было шестнадцать, ему двадцать восемь. Я оканчивала школу, а он приезжал в составе проверяющей комиссии в училище, которым командовал мой отец. Восьмое мая, довольно тепло в южном городе, стол накрыт в саду, алкоголь льётся рекой, проверка прошла на ура. И это троекратное громогласное ура прокатилось громким эхом, кого-то, явно, поздравляли с новым званием. От количества погон и фуражек рябит в глазах. Я и моя подружка Ирка, так и застыли перед калиткой, не решаясь войти. Мы были не в курсе такого веселья, надо уходить. Но нас заметили, и мой отец позвал и представил своим гостям свою дочь. Все бросились представляться, козыряя именами и званиями, отбивая пятками чечётку. Нас, почему-то, сразу стали кормить и поить, конечно, соком, и от такого внимания мы так ничего и не съели. Но офицеры "подобрались" в нашем присутствии, не сквернословили, развлекали анекдотами, пели, играли на гитарах. Только один, чуть не проглативший свои большие звёздочки, увидев нас с подружкой, яркой и бесшабашной Ириной, всё подкашливал и пил, пил, пил… Воду, конечно. Старший командный состав засел за преферанс, а младший, самому молодому было двадцать восемь, устроил танцы. И Егоров, оказавшийся тем самым новоиспечённым майором, пригласил меня первый. А все остальные смотрели и подбадривали . Я готова была провалиться сквозь землю от такого внимания. Даже на танцевальных вечерах не любила это противостояние: девчонки вдоль стенок, а напыщенные кавалеры их вы-би-ра-ют. Прямо, торговля партнёршами. И я всегда уходила на второй этаж Дома Офицеров, там было пианино, и тихонечко наигрывала полюбившиеся мелодии. Но меня находили, вытаскивали на танцпол, и до самого конца вечера не получалось удрать, вниманием я не была обделена, и, часто, просто, как дочь начальника, что не доставляло никакого удовольствия, а даже наоборот. А тут взрослые мужики, хорошо подпитые, явно, получающие удовольствие от увиденного. Майор Егоров прочувствовал моё состояние и, чтобы отвлечь, попросил показать ему, где можно купить цветы. Ведь завтра девятое мая, День победы. Наверняка дачники выращивают, да те же тюльпаны. И мы с Иркой рассказали о нашем соседе, который специально засадил цветами свою фазенду, чтобы хорошо заработать на этом священном празднике. И не успели глазом моргнуть, как бравый офицер перемахнул через забор и протянул руки, чтобы затащить и нас. И мы стали методично рвать всё подряд. Набрав громадные букеты, кое-как выбрались, шикая друг на друга и подхихикивая, как будто с нами был одногодок. Цветы расставили по вёдрам, а утром отнесли к памятникам и вечному огню.
Но одно происшествие, застрявшее в моей душе надолго, произошло уже ночью. Офицер потерял свою фуражку. И, скорее всего, именно на тюльпановом участке, расположение которого он не запомнил. Основная масса проверяющих уехала, остались только несколько молодых, в том числе и Егоров. Мы с Иркой спали на втором этаже, но шуршание под окном услышала только я. Выглянула и увидела умоляющие глаза бравого майора. Обрисовав ситуацию, он протянул руки, чтобы поймать меня. Спускаться по лестнице, значит нарваться на папу, или ещё на кого-нибудь. И я, зацепившись за край балкончика, повисла над головой Егорова, боясь промахнуться при приземлении. Но он ловко поймал меня, обхватив крепкими руками за талию и воткнувшись лицом прямо в мою грудь, оголившуюся при падении. И застыл, глядя мне в глаза. А я от неожиданности и пикантности момента тоже превратилась в столб, и мы так и стояли, вернее он стоял, а я висела на нём, упираясь затвердевшим сосочком в его лицо. И когда Егор отмер и поставил меня на землю, в моём животе уже начинался пожар, а искры долетали до возбудившихся бугорков и долбили в голову, вызывая совершенно новые ощущения, какие-то порочные, желающие продолжения. Чего? Егоров быстро убрал руки, немного смутился, извинился. И потом, когда закидывал меня через забор, и принимал обратно, моя грудь предательски требовала прикосновения, пугая разливающимися по телу покалываниями… Утром дача опустела, и мы с Ириной, забрав оставшиеся цветы, уехали в город. Почему нас не взяли с собой?"
Егор Егоров, потомственный офицер, до мозга костей был пропитан военной службой. По-другому, он был страшным карьеристом, и очень хорошо продвигался по служебной лестнице. Справедливости ради надо сказать, что совершенно оправданно. Суворовское, затем, военное училище с красным дипломом, самоотверженная служба в разных регионах, защита кандидатской, маячившая на горизонте академия – вехи достойного пути майора. Единственное, что мешало службе – это бабы. Высокий, подтянутый, поддерживающий себя в форме, темноволосый с тёмно-голубыми, даже ближе к цвету морской волны, глазами, он пленял одним только взглядом. А когда улыбался, на его мужественном лице с чётко очерченным ртом и квадратным подбородком появлялись ямочки в виде скобок с двух сторон от губ. И он становился каким-то шкодным и загадочным, и казалось, что Егоров сейчас что-нибудь вытворит всем на потеху. А и делать ничего не надо было, разновозрастные бабоньки и так сами собой в штабеля укладывались. Избалованный женским вниманием, Егоров задрал "цену на себя" до небес, совершенно не задумываясь о последствиях. А они были, и несколько неприятностей чуть не стоили ему карьеры. Но начальники, ценившие настоящие качества рьяного офицера, вытаскивали из передряг, каждый раз последний. При этом он умудрялся получать благодарности и досрочно клепал очередные звёздочки. А вот найти достойную пару себе никак не мог, слишком велик был выбор. Правда, одна мадам, продержавшаяся дольше всех, решила, что Егор уже готов, и даже переехала к нему, поставив перед фактом. Ну не выгонять же бедную женщину на улицу, ночью, когда есть тёплая кровать и сиська (уж простите). Но это малодушие испортило его дальнейшую жизнь: сожительница требовала взять её в жёны, что совершенно не входило в его планы. И когда ему предложили поездку в составе проверяющей комиссии, он согласился сразу, лишь бы подальше от решения этой проблемы. Если бы он знал, как перевернёт, перелицует, обострит и изменит его эта поездка, он бы… Он бы, всё равно, поехал.
