Я больше не просыпаюсь с криком, не чувствую дурноты при виде крови, не содрогаюсь, прежде чем выстрелить.
Я никогда больше не стану извиняться за то, что выжила.
И все же…
Вздрогнув от звука распахнувшейся двери, оборачиваюсь, и рука сама привычно ложится на рукоять полуавтоматического пистолета, торчащего из кобуры на ремне.
– Джей, у нас проблема!
Кенджи смотрит на меня, сузив глаза и упершись руками в бока. Футболка туго натянута на груди. Это сердитый Кенджи. Взволнованный Кенджи. Шестнадцать дней назад мы захватили Сектор 45, и я заняла пост Верховного главнокомандующего Оздоровления. Пока все тихо. Настолько тихо, что это пугает. Каждый день я просыпаюсь, переполняемая ужасом и восторгом, с тревогой ожидая официальных нот от враждебных держав, которые не призна́ют моей власти и развяжут войну, – и вот этот момент настал. Глубоко вздохнув, я поворачиваю голову вправо-влево, с хрустом разминая шейные позвонки, и смотрю Кенджи в глаза.
– Докладывай.
Он сжимает губы, глядит в потолок и наконец говорит:
– В общем, я не виноват, ясно? Я помочь хотел!
Дрогнув, недоуменно свожу брови:
– Что?
– Нет, конечно, твой гаденыш – тот еще паникер, но это уже ни в какие ворота…
– Подожди. – Я убираю руку с пистолета, чувствуя, как отпускает напряжение. – Кенджи, ты о чем? Война не началась?
– Какая война?! Джей, ты меня не слушаешь! Твой бойфренд бьется в истерике, иди и разберись с ним, пока я за него не взялся!
Я с раздражением выдыхаю.
– Ты снова за свое? Господи, Кенджи! – Я расстегиваю ремень кобуры на спине и не глядя бросаю на кровать. – Что ты на этот раз натворил?
– Ну вот опять! – Кенджи показывает на меня пальцем. – Почему ты сразу осуждаешь, принцесса? Почему у тебя всегда я виноват? – Он скрещивает руки на груди и говорит уже тише: – Я давно хотел с тобой поговорить – мне кажется, что как Верховная командующая ты не должна оказывать предпочтений…
Вдруг он замолкает.
Скрипнула дверь, и Кенджи резко приподнял брови. Тихий щелчок, и его глаза расширились. Заглушенный шорох движения – и вдруг ствол пистолета надавил ему на затылок. Кенджи смотрит на меня и одними губами повторяет слово психопат.
Предполагаемый психопат подмигивает мне, улыбаясь так, будто он вовсе не приставил пистолет к голове нашего общего приятеля. С трудом сдерживаю смех.
– Ну-ну, – говорит Уорнер. – Расскажи, в чем это Джульетта не оправдала твоих ожиданий на этом посту.
– Эй. – Руки Кенджи взлетают в шутливом «сдаюсь». – Я же не сказал, что она облажалась! Что ты нервничаешь?
Уорнер легонько стукает Кенджи пистолетом по голове:
– Идиот.
Кенджи резко оборачивается и выхватывает у Уорнера пистолет.
– У тебя не все дома? Ты же вроде успокоился!
– Успокоился, – ледяным тоном соглашается Уорнер. – Пока ты не коснулся моих волос!
– Ты сам попросил тебя подстричь!
– Ничего подобного, я просил только подровнять концы!
– Я так и сделал!
– Это, – говорит Уорнер, поворачиваясь, чтобы я могла увидеть ущерб, – не называется «подровнять концы», безрукий придурок!
Я ахаю. На затылке пучками торчат неровные пряди – выстрижены были целые полосы.
При виде своей работы Кенджи морщится, кашляет и сует руки глубже в карманы:
– Ну, это… Пойми, чувак, красота – понятие субъективное…
Уорнер наводит на него другой пистолет.
– Эй! – вопит Кенджи. – Я здесь не ради оскорблений, ясно? – Он указывает на Уорнера: – Я на это дерьмо не подписывался!
Взгляд Уорнера становится таким, что Кенджи пятится из комнаты в коридор, не дожидаясь, пока оппонент отреагирует на его слова. Не успела я вздохнуть с облегчением, как Кенджи снова заглядывает в комнату:
– А мне стрижка нравится!
Уорнер захлопывает дверь прямо перед его лицом.
Здравствуй, моя новая жизнь в качестве Верховного главнокомандующего Оздоровления.
Уорнер, тяжело выдохнув, некоторое время стоял лицом к закрывшейся двери, но плечи чуть расслабились.
Я смогла лучше разглядеть кошмар, который сотворил Кенджи. Густые роскошные золотистые волосы Уорнера, предмет его гордости, безобразно подстрижены.
Катастрофа.
– Аарон, – говорю я тихо.
Он опускает голову.
– Иди сюда.
Он оборачивается, поглядывая на меня краешком глаза, будто стыдится. Я убираю пистолеты с кровати, освобождая место. С печальным вздохом Уорнер опускается на матрац.
– Я выгляжу ужасно, – тихо говорит он.
Я с улыбкой качаю головой и глажу его по щеке.
– Зачем ты вообще разрешил ему себя стричь?
Уорнер озадаченно смотрит на меня круглыми зелеными глазами:
– Ты же сама сказала мне больше с ним общаться!
Я хохочу.
– И ты позволил ему себя обкорнать?
– Не позволял я, – с досадой отвечает Уорнер. – Это был… – он колеблется, – дружеский жест, проявление доверия. Я такое видел среди солдат… У меня, видишь ли, мало опыта в построении дружеских отношений.
– Как это? – говорю я. – Мы же с тобой друзья?
Он улыбается.
– И? – подталкиваю я его. – Это же здорово? Ты учишься вести себя с людьми нормально.
– Да, но я не хочу быть чересчур приветливым, мне это не идет.
– Очень даже идет, – уверяю я. – Мне так нравится, когда ты нормальный.
– Еще бы, – Уорнер едва сдерживает смех. – Но снисходительность дается мне с трудом. Тебе, любимая, придется проявить терпение с таким учеником.
Я беру его за руку.
– Не знаю, о чем ты. Ко мне ты очень добр.
Уорнер качает головой.
– Я обещал попробовать поладить с твоими друзьями – и пытаюсь. Но, надеюсь, ты не считаешь, что я способен на невозможное?
– Ты это о чем?
– Только о том, что я не хочу тебя разочаровать. Если очень надо, я могу выдавить из себя какую-то теплоту и общительность, но ты должна знать, что я не собираюсь с каждым обращаться как с тобой. Это, – он касается воздуха между нами, – исключение из очень жесткого правила. – Взгляд Уорнера не отрывается от моих губ, рука тянется к моей шее. – Это, – повторяет он, – очень-очень необычно.
Я перестаю
перестаю дышать, говорить, думать.
Не успевает он коснуться меня, как сердце начинает учащенно биться и воспоминания накрывают меня волной: тяжесть его тела на мне, вкус его кожи, жар прикосновения, резкие вздохи и то, что он говорит мне только в темноте.
