Глава первая
Тегеран. 1943 год, июнь
Ибрагим опустил кувшин в арык, с трудом удерживая равновесие на скользких, мшистых камнях. «Медный кумган, единственное наследство после смерти матери, слишком тяжел для семилетнего мальчишки, – думал он, – Но без него как добыть кусок лепешки?»
Кувшин старательно кормил своего маленького хозяина. Каждое утро Ибрагим приносил в нем воду в дом у заставы, где уже два месяца жил белокурый северянин-урус, отлично говоривший на фарси.
Урус был очень веселый. И щедрый. Никогда не скупился, оплачивая звонким риалом нелегкий труд Ибрагима. Впридачу к монете у него всегда находилась для парня озорная шутка. Ибрагим не без успеха повторял его шутки хорасанским евреям, торговавшим в сапожных лавках у Шахской мечети. Им мальчишка тоже исправно таскал воду. Хорасанцы хохотали и хвалили Ибрагима за добрый нрав и острое, как бритва, словцо.
Взвалив на плечо кувшин, Ибрагим поднялся по откосу к залитой лунным светом дороге, пустынной в этот еще слишком ранний предрассветный час. Самые бедные и самые старательные тегеранские торговцы спешили по ней в это время на рынок. Такие, как старик-разносчик, упорно толкавший впереди себя двухколесную повозку, груженную нищенским скарбом. Ибрагим знал этого старика – с рассвета до полудня он предлагал редким покупателям у Шахской мечети нужную в сапожном деле всячину – пряжки, гвозди, замочки, подковки, иглы, дратву, ваксу и сапожный вар. После полудня старый разносчик торговал в кварталах за арыком, у дома, на котором развевался флаг энглизов.
Мальчик долго, с жалостью смотрел вслед старику, пока тот, устало шаркая по пыльной дороге стоптанными туфлями, не скрылся за поворотом дороги…
Ибрагим вздохнул, побрел по кремнистому пути.
Он не сделал и десятка шагов, когда за его плечами взревел мотор. Ибрагим обернулся – его ослепил свет. Огненный всполох мощных фар был последним, что увидел Ибрагим в своей короткой жизни…
Блеснув лаком под луной, черный «майбах» на бешеной скорости зацепил бампером водоноса. Ибрагим кубарем полетел на смертельно-острый придорожный гранит.
Черный «майбах», скрипнув тормозами, взрыл землю, замер. Фары погасли.
Сухощавый блондин, сидевший за рулем, выключил двигатель, закурил, посмотрел на крытый черепицей, по-европейски, особняк – окна его были тщательно прикрыты ставнями. На второй этаж дома вела ветхая наружная лестница. Возле нее пылился старенький «форд» с брезентовым тентом.
Стало очень тихо. Скрипели невдалеке несмазанные колеса ручной тележки.
К «майбаху» приблизился старик-разносчик. Он устало разогнул спину, скинул со рта платок, спасавший от пыли. Лунный свет выбелил длинное лицо, гладко выбритое и темное от загара, взрезанное двумя параллельными глубокими морщинами. Впереди всего лица горели болотным светом пристальные, умные, пронзительные глаза. Старик неприметно кивнул на дом с лестницей, на припаркованный «форд», сказал, с аккуратным берлинским выговором.
– Окружайте дом. Это машина русского… из посольства. Тот, кто пришел на встречу с ним, мне нужен живым.
Сказав, он прикрыл лицо платком, налег на деревянные поручни и толкнул тележку. Через минуту скрылся в тени чинар, нависавших над глинобитным забором.
Блондин вышел из «майбаха», жадно затянулся, помахал сигареткой, подавая кому-то, скрывавшемуся возле дома, тайный знак. Отшвырнув окурок, придавил его каблуком одного штиблета, выхватил из-за спины парабеллум, плавным жестом профессионала сорвал рычажок предохранителя.
Через дорогу рванулись стремительные тени. Трое мужчин в штатском, вооруженных десантными немецкими автоматами, ступили один за другим на шаткую лестницу, стали подниматься на второй этаж, стараясь двигаться как можно тише и осторожнее.
Они не преодолели и половины ступенек, когда дверь на площадке второго этажа распахнулась – молодой европеец в шляпе и шоферской куртке безмолвно выстрелил в них из револьвера. И тут же метнулся обратно в дом. Первый из нападавших, плечистый верзила, шедший впереди всех, упал и грузно покатился с крутой лестницы.
Треск автоматных очередей, проклятия, крики боли…
Автоматчики, стреляя на ходу, взбежали по лестнице, ворвались в дом…
Сразу за дверью начиналась большая комната. В полумраке они ничего не могли разглядеть. Сквозь закрытые ставни струились пыльные полоски лунного света.
– Осторожно, Пауль… Он где-то здесь, – сказал коренастый крепыш, проскальзывая в глубину комнаты и прикрываясь за выступом стены.
– Я ничего не вижу, Генрих!
Крепыш Генрих мигом оказался у окна, ухватился рукой за крючок, намереваясь откинуть одну из ставней.
Шорох…
У окна мелькнула тень…
Мрак прорезала автоматная очередь. Пауль не выдержал: яростно, наугад стрелял в глубину комнаты. Еще и еще.
– Не стрелять! – приказал Генрих.
Автомат Пауля умолк.
Генрих прижался к стене, прислушиваясь к тишине – ни малейшего звука.
– Что там у вас, Генрих? – раздался из-за двери приглушенный голос сухощавого блондина.
– Похоже, его здесь нет, герр Вильке, – отозвался Генрих и сбросил крючок со ставни, сразу подавшейся на него.
Поток лунного света хлынул в комнату. И вместе с ним – из мрака ослепительной молнией сверкнул острый, как бритва, дамасский клинок.
Генрих коротко всхлипнул и осел под окном, обливаясь кровью, бурлившей из его перерезанного горла.
Неизвестный в бурнусе, какие носили кочевники-кашкаи, приезжавшие в Тегеран с иранских нагорий, не глядя, метнул нож в грудь Пауля, неуспевшего вскинуть автомат.
В комнату тут же вломились еще трое агентов. Но они опоздали.
Кашкай с ловкостью степной рыси прыгнул к окну, рванул на себя прикрывавшую вторую половину окна ставню и выбросился во двор.
Пули свистели над ним, рвали в щепу кусты чахлого саксаула, а кашкай перекатывался по хрустящему гравию, щедро насыпанного во дворе, часто и метко отстреливался. Немецкий агент, неосторожно приблизившийся к окну, рухнул с крыши на кучу камней во двор.
– Брать живым! – закричал Вильке.
Кашкай вскочил, метнулся к глинобитному дувалу, ловко перебросил через него свое тело. Со второго этажа дома Вильке видел, как кочевник бежал через соседний двор, стремясь поскорее выбраться в лабиринт переулков. Отсюда он легко мог прорваться к мосту через арык, опоясывавший окраину этого квартала тегеранского предместья.
Кашкай не жалел ног. Он бежал изо всех сил, отчаянно колотил босыми пятками по пыльному проулку, стремясь оторваться от преследователей. И это ему почти удалось. До моста оставалось совсем немного. Еще каких-нибудь сто-двести метров, и…
Но дорогу беглецу преградил черный «майбах». Он тяжело вынырнул из-за поворота, отрезав путь к спасению. Вильке, управлявший машиной, внезапно затормозил у самых ног беглеца. Кашкай едва отскочил к берегу арыка, чудом не оказавшись под колесами «майбаха».
