«Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит зло, а только любовь…»
(Письмо великой княжны Ольги Николаевны из Тобольского заточения)
– Алло, – в телефонной трубке что-то щелкнуло, и незнакомый мужской голос продолжал, – Тамара Александровна, здравствуйте! Ваша двоюродная бабушка, живущая в Санкт-Петербурге, парализована, ухаживать некому, желательно, чтобы кто-то находился при ней, – добавил, как бы упрашивая или упрекая.
– Благодарю, поняла Вас, – расстроенная, положила трубку.
«Вот ведь как разбросала судьба родных и близких людей по разным городам», – подумала с сожалением и горечью.
Тамара Александровна сама болела, жила на скудную пенсию, но ехать необходимо. Маленькая, подвижная, с короткой стрижкой светлых, пушистых волос и веселыми, мечтательными глазами, выглядела бодро. Во всей ее легкой фигурке сквозили своеобразное изящество и хрупкость. Одевалась очень просто, со вкусом.
Сразу же, купив билет на поезд, устремилась в Северную Пальмиру, любимый с детства Санкт-Петербург. Все ее там восхищало. Когда-то в молодости часто гостила у родственницы, ходила в театры, музеи, на выставки. Программа – насыщенная. Днем – Эрмитаж или Русский музей, вечером – театр или зал филармонии…
Позже, с ворохом редких книг по искусству и пластинками классической музыки, возвращалась в свой провинциальный городок. Давно это минуло!.. Ушли молодость, красота, надежды…
На одной из остановок в купе вошел пожилой мужчина, с копной полуседых, вьющихся волос и такого же цвета аккуратной бородкой, маленькими, близорукими глазами. В руках он держал тяжелый кожаный портфель.
Тамара Александровна вежливо пригласила:
– Присаживайтесь, пожалуйста, у Вас верхнее место?
– Да, благодарю за любезность, не премину ей воспользоваться.
– Вам до Санкт-Петербурга?
– Вы проницательны, еду на научный симпозиум.
Представился профессором Заботиным Павлом Степановичем и оказался интересным собеседником.1 Сам собой зашел разговор об искусстве – музыке, поэзии, архитектуре, что очень восхитило обоих…
– А живопись любите?
– Да, я иногда и сама рисую.
Павел Степанович наклонился к дорожным вещам и достал красочно оформленную книгу с названием «Шедевры русской живописи». Протягивая ее, добавил:
– Дарю, только что издано с моей аннотацией.
– О, спасибо! Подпишите, пожалуйста, хочу с автографом, – попросила Тамара Александровна, обрадованная неожиданным подарком, рассматривая его.
– Хорошо, если Вам будет приятно.
Заметив ее необычайное оживление и просветленность, доверительно открылся:
– Динамика линий и музыка красок заставляют иногда петь мое сердце… если это настоящее…
– И мне кажется – искусство вне времени и пространства, когда одна душа поверяет другой боль, радость, надежды, помогая сопереживать, совершенствоваться, становиться мягче…
– Наверное, Вы правы… Представляете, из каких-то источников почерпнул, что последний император Николай II тоже любил живопись. Вы что-нибудь читали об этом?
– Нет, но я чрезвычайно взволнована последними публикациями о Царской Семье. И очень хотелось бы что-то написать на эту тему…
Наконец-то прибыли в Санкт-Петербург. Выйдя на вокзал, Тамара Александровна заспешила к больной.
Когда ей открыли дверь, прошла в прихожую и, увидев в комнате лежащую без движения родственницу, свидетельницу былого счастья, надежд и разочарований, заплакала. Слезы, как ни старалась, удержать не смогла.
Покормив дорогого человека и даже усыпив разговором, принялась искать рецепты, выписанные врачом. В маленькой, захламленной вещами, комнате задача найти что-либо затруднялась. Заглянув в старый шкаф, увидела заветную шкатулку, которую раньше от нее скрывали. Взяла в руки, долго рассматривала, наконец, открыла. Чего там только не было! Поломанные старинные украшения, какие-то древние письма со стертыми, выцветшими страницами, старыми фотографиями и, наконец, увесистый, объемный дневник в шагреневом переплете. Она вспомнила – больная была когда-то в молодости при Дворе Его Императорского Величества Николая II. В родне о таком факте тщательно умалчивали в советское время, и только недавно узнала об этом. Стала пытаться вникнуть в непонятные письмена, напоминавшие египетские иероглифы. Как же хоть что-то понять? Просматривая листы, догадалась: кое-что прочитать можно. В некоторых местах отчетливо видны буквы и понятен текст:
«…в конце завтрака поданы сыр, фрукты, клубника. К столу подошел маленький веселый шалунишка – цесаревич. Ему неполных 4 года. Quell delicieux enfant!2 Со светлыми, вьющимися волосами, выразительными серо-голубыми глазами, длинными ресницами, пухленькими щечками. Улыбаясь, обратился к Императрице: «Ma’chere.3 Не вредно ли есть много клубники?»
Пока удивленные родители пытались что-то ему объяснить, он незаметно пробрался под большой старинный стол с массивными резными ножками, никто ничего не подозревал. Запыхавшись, выбрался назад, улыбаясь и показывая маленькую туфельку, снятую с ноги одной из фрейлин. Ребенок счастлив, наивен, чист, словно Ангел, и считает, что веселая шутка удалась. Всем хотелось расцеловать его и рассмеяться, с трудом сдерживались.
Но Его Величество Николай II сделал сыну строгий выговор. У него от неожиданности брызнули слезки. Великая княжна Ольга Николаевна, премиленькая девочка-подросток, пыталась заступиться за брата, и сама получила…»
Далее неразборчиво. Тамара Александровна вздрогнула: «Это – жизнеописание Царской Семьи…» Судорожно, наспех стала перелистывать страницы. Буквы снова исчезали перед глазами. Утомленная, не могла вникнуть в смысл.
