Странное состояние и ощущение, словно бег на длинную дистанцию закончился, а я, на удивление самой себе, всё ещё бегу по инерции, жадно ловлю ртом воздух и не могу остановиться, отдышаться.
Что же произошло?! Почему до сих пор я мысленно ещё там, где давно расставлены точки? Сложно, ах как сложно, осознать, принять и вдвойне сложней и больней от мысли, что повторов уже не будет.
Анна затянулась сигаретой, не придавая значения, отчего та так быстро дотлела. Тут же достала новую, чиркнула зажигалкой, вдыхая очередную порцию едкого дыма и опять ушла в свои тягучие мысли.
Возможно, я где-то перегнула палку, а где-то не проявила характер, но это всё мелочи по сравнению с тем, что в данный момент внутри меня жуткое разочарование, с которым впервые не могу справиться, смириться. Невыносимая пустота, ужасная, словно всё вокруг вымерло или я уже мертва? И всё же где-то там, еле-еле, чуть слышно стучит в голове малюсенький дятел. И эта странная «птица» с надеждой в горошину утягивает туда, где я помню себя нормальной, живой и с полным оптимизмом на сто лет вперёд. И в связи с этим донимает вопрос, может ли любовь эмоционировать по поводу «быть?!» Причём именно тогда, когда пылает, горит в своих же собственных объятьях: ярко, красиво… пока не обуглится, удовлетворившись фактом «конечного», в горстке пепла.
Или же правильней принимать её (любовь) как данность, как некую заслугу бытия, которая снизошла и оставила после себя нечто, похожее на угли и эти угли далеко не пепел, ибо каждый, несомненно знает, помнит: как это, что это и зачем! Но, увы, с каждым последующим разом с неким недочётом, недобором, словно то самое тонкое, хрупкое чувство сгорело в самом вначале, в тех самых первых сильных, безумных эмоциях. И любить, как прежде, никто уже не способен, да и не умеет, потому как загрубела кожа и душа не столь легкомысленна. И лишь память тела предательски охвачена прошлым в нежелании принимать реальность и всё также обманывается временем, противясь тому, что говорит сердце.
Так неужели состояние такого чистого тонкого и сильного проявленного чувства, как бы ни хотелось возвыситься, показаться и крикнуть во всеуслышание, в конечном итоге обреченно на безмолвие? И всё, что ни делается – сплошная агония с последующим затяжным стартом и техничным поцелуем перед тем, как исчезнуть, раствориться, ибо всё заканчивается, несмотря на то, что каждый в отдельности продолжает быть…
Равнодушно взглянув на часы, Анна поняла, что домой уже не успеть. Нисколько не расстроившись данному обстоятельству, она не спеша, прошла ещё пару кварталов, изредка разглядывая разноцветные огни многоэтажек, затем свернула направо и также медля, шла по аллее освещённого сквера, пока не вышла на знакомую улицу. Остановившись у дома №5, недолго раздумывая, она вошла в подъезд. Стремительным шагом поднялась на второй этаж и на автомате нажала на кнопку вызова. Не отрывая ладонь, она слушала длинный и пронзительный звонок, как бы внутри себя, пока перед ней не распахнулась дверь.
Удивлённое выражение на лице Артура и вопрошающее немое: «Ты?!» – её нисколько не смутило. Анна лишь в ответ взглянула на него усталым взглядом и, не раздеваясь, молча, прошла на кухню, присела на краешек табурета так, как будто зашла на пять минут.
– У тебя есть что-нибудь выпить?
– Кое-что есть, – всё так же непонимающе смотрел на неё Артур и тут же засуетился, открывая по очерёдности кухонные шкафчики.
– Ты куда-то собрался? – только сейчас она обратила внимание, что Артур был одет как-то по-особенному и запах его парфюма шлейфом следовал за ним по пятам.
– Да, собрался, – произнёс он, ставя перед ней два бокала и початую бутылку Remy Martin
– Мне надо было позвонить… я не подумала. Она тут же встала, – пожалуй, я в другой раз.
– О, нет! – положив свою руку ей на плечо, он усадил её обратно, – ты права, давай выпьем, и он протянул ей бокал.
Сделав пару глотков, Анна даже не почувствовала привкус обжигающего напитка. Её потухший взгляд упал куда-то в бездну незашторенного окна, которое вызывало ощущение тоски и приближение ночи, а та, в свою очередь не предвещало ничего, кроме как обычной пустоты.
Какое—то время они сидели молча. Коньяк мягко и ненавязчиво разжигал кровь, окутывая всё большей приятной усталостью, и постепенно снимал напряжение. Незаметно в их маленькой кухне стало чуточку теплей и уютней, и даже в тёмном окне, как будто стали появляться редкие огни ночного города.
– Ты меня почти забыл, Артур, – поднимая глаза и выдыхая дым сигареты, наконец-то произнесла она.
– Разве?! – перехватывая её взгляд, – и удивлённо поднимая бровь, спросил он. – Ты сейчас говоришь совсем не о том, ищешь оправдание… и дело даже не во мне.
– Верно. Всё верно говоришь, – опустила она глаза. – Мне нужно было давно в себе разобраться. Знала ведь, чувствовала, что нельзя падать до бесконечности и всё равно падала, надеясь на чудо. Но, увы, всё, как и прежде. Я очень хотела забыть Его. Загружала себя всем, чем могла и, как сказала бы Фрида Кало: «Я пыталась утопить свои печали, но эти ублюдки научились плавать».
Артур подошёл к ней, бережно обнял за плечи и мягко коснулся губами мочка её уха.
– Иди, отдохни, Аня, – тихо произнёс он, – мне нужно идти.
Анна взяла его руку, поднесла к своим губам.
– Человек рождается и умирает в одиночку, любовь же, всякий раз, перед тем как исчезнуть, даёт надежду… ростки. Они зарождаются, тянутся к солнцу, красиво расцветают, затем увядают, чахнут и исчезают. – Артур, объясни, зачем так?
– А разве есть всему чёткое объяснение? Важно как, и для каждого в отдельности выстроено то, что он считает верным! Это и будет правильно.
– Мне часто кажется, что у меня то всё идеально и правильно… и всё равно ничего не сходится.
Анна вздохнула, сомкнула веки и прижалась к Артуру так, будто пыталась найти в нём защиту или хотя бы элементарное сочувствие, понимание.
