Часть VI. ДВИГАЯСЬ НАОЩУПЬ
Уши твои будут слышать
Слово позади тебя, говорящее:
«Вот путь, иди по нему»,
когда бы ты ни пошел направо,
или когда бы ты ни уклонился налево.
Исаия, 30:21
6.1.
Бессонница стала ее постоянным спутником в последнее время. Большой живот сдавливал все органы, тело ломило от одной и той же позы. На спине лежать не могла совсем. А потому постоянно ворочалась и не могла заснуть. Да и как было заснуть от всех тех мыслей, что постоянно крутились в ее голове?
Обычно лежа в небольшой квадратной спальне, окно которой выходило на кованую ограду и кирпичную стену соседнего дома, она гладила свой живот и прислушивалась к тихому дыханию Кати. Иногда ее слух ясно улавливал, как внизу вдруг скрипнула дверь, и слышались знакомые шаги. Тогда она поднималась, стараясь быстрее сунуть ноги в домашние туфли, и, придерживая тугой большой живот, поспешно открывала двери в темный коридор.
Ночью в доме было тихо. Держась за стену, она делала шаг вперед, напрягая слух снова и снова. Но как же? Она же отчетливо слышала!
Глядя в темноту, с тоской переводила взгляд на соседнюю дверь, за которой теперь жили Глаша и Иван, а когда-то бывшую спальню Екатерины Никитичны, бабули, как отныне называла ее при Катюше. В такие моменты страшная тоска подкатывала к горлу.
Затем опять прислушивалась, прикрывала дверь своей комнаты и, подойдя к перилам лестницы, заглядывала вниз, где в темноте едва угадывалась входная дверь. Однако ничто не нарушало эту тишину. Тогда Саша вздыхала, медленно спускалась на верхнюю ступеньку и, придерживая свой живот, садилась на мягкий, кое-где потертый ворс ковра и мучительно вглядывалась в запертую дверь в надежде, что ключ щелкнет в замочной скважине. Ждала. Тихо, безропотно, молча.
Ранним утром просыпалась от той неудобной позы, в которой заснула, сидя на ступеньках, прижавшись к деревянным балясинам перил, выкрашенных светло-голубой краской. Высокое летнее солнце уже заливало пустую маленькую парадную сквозь квадратное окно внизу. Замученное бессонницей и тоской сознание воображало на старом коврике черные высокие сапоги и большую квадратную морду пса. Но коврик был пуст. Обхватив себя руками, Саша сдавленно вздыхала, стараясь справиться с душившей ее тоской, цеплялась за деревянные перила слишком крутой лестницы и тяжело поднималась, разминая затекшую спину и придерживая живот.
Одно утешало, так это Катя. Она просыпалась, словно пташка, ни свет, ни заря, и пока Саша в шелковом халате расчесывала свои черные волосы, сидя у окна, скидывала с себя одеяло и радостно переползала на ее кровать. На ней она отчаянно принималась прыгать и дурачиться, падая на подушки и кувыркаясь, от чего ее рыжие, слегка вьющиеся волосы дыбом вставали во все стороны, как у домовенка. Саша лишь слабо улыбалась ее проделкам, замечая, как в дверях появлялась Глаша. Та качала головой, скрестив руки на пышной груди, и ворчала:
– Ну, полно, полно, расшалилась, – затем проходила в комнату, пытаясь поймать малышку. Но Катюшка с веселым визгом отскакивала и бросалась к матери на руки, пытаясь увернуться от Глаши. Саша обнимала ее, прижимая к своему животу, но стоило ей заглянуть в эти озорные карие глаза, как вся сникала, быстро отворачивалась, закусывая губы, с силой пытаясь сдержать подступавшие слезы. Катюшка обычно в такие минуты дергала ее за рукав и тараторила:
– Мама, мамочка. Не плачь. Не плачь!
Но Саша не могла найти в себе силы отозваться. Тогда Глаша подхватывала девчушку и выходила с ней из спальни, удивленно и жалостливо поглядывая на барыню.
В доме на Грузинской, в доме ее дочери, они теперь жили вчетвером. Маленький компактный дом оказался довольно уютным. Он быстро нагревался за счет выходивших на южную сторону окон, в нем не пахло сыростью, а пахло теплым деревом полов и стен. Глаша была счастлива, когда Саша приехала за ними в нанятой пролетке. Правда, извозчик тогда сильно ворчал, что они долго возились со своими вещами, и что от их тяжести якобы коляска могла поломаться, но им удалось перевезти на Грузинскую довольно много вещей. Иван споро заколотил все оставшиеся окна в доме Бессоновых, все, что можно было погрузить в пролетку, перетаскал, а потом шепотом, заговорщически оглядываясь по сторонам, заявил Саше, что надо бы Стешку ночью тайком привести в их новый дом. Это была настоящая проблема, потому что в доме на Грузинской был лишь маленький хозяйственный пристрой, где прежде содержали лошадь и фаэтон. Однако его ворота выходили сразу на окна соседнего дома. А потому Саша опасалась, что держать в нем незаметно от чужих глаз корову явно не получится. И все же решили попробовать, ведь молоко спасало их все это время.
Это была целая операция. Иван замотал буренке морду, чтобы она не мычала по дороге, и нацепил на нее старое одеяло, пытаясь спрятать ее рога и вымя. Под покровом ночи гнал ее дворами в сторону Грузинской, сильно боясь, что кто-то встретится по пути и отнимет. Но, к счастью, никто не попался ему навстречу. Стешка благополучно миновала пару кварталов и поселилась в своем новом стойле. Правда, ненадолго. В условиях тотальной нехватки самых элементарных продуктов кто-то из соседей все же сообщил, куда надо. И в один прекрасный день за коровой пришли люди в форме народной милиции и угнали в неизвестном направлении. Как потом рассказывала Глаша, Иван матерился страшно, а потом долго сидел в опустевшем стойле и тихо плакал.
В тот самый день Саша сдавала последний экзамен в университете уже будучи глубоко на сносях. Сидя перед комиссией после очередной бессонной ночи, она чувствовала страшную разбитость и слабость. И вроде билет знала, а спотыкалась на элементарных вопросах и датах. Даже глава экзаменационной комиссии, их декан профессор Пыстогов несколько раз смущенно сказал своим коллегам:
– Господа, курсистка Кадашева всегда отлично готова. Возможно, интересное положение стало причиной некоторых ошибок в ответе. Я бы похлопотал за возможность пересдать, чем ставить удовлетворительно.
Саша, чувствуя сильную боль в висках, видела, как члены экзаменационной комиссии согласно кивали предложению профессора, но сама она хотела покончить со всем этим быстрее, ощущая совершенную пустоту внутри. А потому вскинула глаза на профессора и с трудом сказала:
– Благодарю вас, господин профессор. Но мне не нужна пересдача. Прошу вас, закройте мой экзаменационный лист той оценкой, которую считаете справедливой.
– Дорогая Александра Павловна! – профессор даже заморгал сильнее обычного, вглядываясь в ее лицо и нервно перебирая пальцы. – У вас блестящие результаты, и эта итоговая оценка все испортит!
