…Он родился в мае 33-го. В страшное и голодное время. По стране на фоне неурожаев полным ходом шла партийная чистка, зашкаливала пропагандистская истерия. Не дремали последователи продразвёрстки, о которой в учебниках истории не писали. Как и о её порождении – коллективизации. Впрочем, о последней упоминалось. Сухими цифрами с немногочисленными и как обычно приукрашенными фактами.
На деле же мало кто знал, какой ценой она досталась простому народу. Когда любой чинуша, стремясь выпятиться и сделать карьеру, шёл иногда и путём преступления по отношению к себе подобным. И если вы думаете, что фашизм зародился в Германии, то очень сильно в этом заблуждаетесь…
Папа… Папочка… Папулечка… Страдать, а, может, и маяться, ты начал ещё до своего появления на свет. Вместе с ней. С моей бабушкой, которой, несмотря на усиленно насаждаемый атеизм, с раннего детства было вменено, что господь не посылает испытаний, которые мы не в силах преодолеть…
… – Маняша!.. А, Манятка?! – звала Марию через забор соседка тётя Паша.
Худощавая, вряд ли выглядящая на свои сорок пять лет, женщина, а теперь ещё и с явными признаками измождения, давно чувствовала себя неважно. Но отыскать в их глуши фельдшера нужно было ещё умудриться. А в город к врачам не наездишься.
– Да, тёть Паш! Чего вам? – полногрудая, пышущая не столько здоровьем, сколько счастьем в ожидании первенца молодуха вышла с полотенцем на крыльцо.
– Где твой Василий? Кликнула бы!.. Мне в город надобно. К доктору. Сил нет, как болит всё. Свозил бы, что ли, в Углич на своей таратайке по-соседски?
– Сейчас спрошу, тётя Паша! – улыбнувшись, Мария вытерла руки, повесила полотенце на верёвку, натянутую через двор, и огляделась.
Сердце тревожно ёкнуло. Более получаса прошло, как её муж, высокий темноволосый красавец Василий, год назад назначенный общим собранием председателем сельсовета, пошёл задать овса их кобылке Мушке. Взгляд молодой женщины упал на лестницу, приставленную к торцу дома, ведущую на чердак. Вытерев ещё раз – теперь уже о передник, – вспотевшие от страха ладони, Маша подошла к лестнице. Положив руку на перекладину, она вспомнила, что Вася ей строго-настрого наказывал даже не думать туда лазить. Особенно в теперешнем её положении и без надзора.
Лестница была старая, требовала срочной починки, но навалившиеся на хозяина дома новые обязанности совсем не оставляли свободного времени. С утра до вечера Василий мотался на своей двуколке по всему, вверенному ему, хозяйству. Весенний сев поджимал в сроках, из области то и дело сыпались депеши и телефонограммы сдать лишнее из посевного фонда зерно. А где его взять-то было, лишнее?
«Однако… – ужас охватил уже Манино сознание, – сколько времени прошло? Почему Вася так долго идёт к завтраку? И почему лестница до сих пор не на месте – на крюках, вбитых тут же, в стену дома?»
Василию нужно было отдать должное: хозяином он был рачительным – в отца. За его хозяйскую жилку и оказали сельчане ему доверие. И уж что что, а лестницу он точно никогда не бросил бы, не прибрав на место. Стало быть, он ещё там…
Правда, в последние пару – тройку месяцев Манечка не раз просыпалась оттого, что мужа нет рядом. Шла и находила его либо на крыльце, либо на завалинке у дома в раздумьях.
Закутавшись в шаль, прижималась к нему молодым горячим телом, пытаясь согреть, а более того – понять, о чём он так напряжённо думает. А спросить боялась: не бабье это дело – в мужские думы вникать. Да только сердце женское обмануть трудно. Оно и подсказывало: неспроста всё это, ох, неспроста. Вот и сегодняшнюю ночь муж плохо спал, всё метался да звал кого-то.
…Выбора не оставалось. Накормленная и запряжённая, но пока без узды, Мушка – серая в крапинку кобылка, пофыркивала посреди двора, в нетерпении ожидая седока. И Мария ступила на перекладину.
Рассохшееся дерево поскрипывало под ногами. С каждым шагом было всё страшнее делать следующий. Если бы Маня только знала, какая картина откроется у неё перед глазами через пару минут, она бы бежала отсюда без оглядки. Сердце выскакивало из груди. Дитя под ним дёрнулось с её последним, уже на сам чердак, шагом…
Манин крик был таким, что Мушка, заслышав его, сорвалась с места и, выломив дощатые, крест-накрест, створки ворот, понеслась по просёлочной дороге…
…Если то, что Маня сама осталась жива, можно было назвать божьей милостью, то он смилостивился над ней – за веру её и покладистость. Горячка понемногу отступала.
– Слава тебе, Господи!.. перекрестившись, тётя Паша сменила сухое полотенце на лбу роженицы на влажное. – Кажись, приходит в себя!..
Бабка Степанида, крючконосая старуха, похожая на подобревшую бабу Ягу, вновь засуетилась у печи. Она была большая охотница до всяких снадобий и по совместительству – местной повитухой. Врачей в тех местах не сыскать было днём с огнём: полтора врача на десять, а то и пятнадцать тысяч душ населения. Вот люди и пользовались услугами знахарей да повитух.
…Этот запах Маня узнала бы из тысячи. Запах ладана. Так пахло, когда хоронили маму, сгоревшую за неделю от тифа. Маше самой было всего двенадцать, когда она, заразившись от матери, лишь чудом выкарабкалась из цепких лап болезни, хотя шикарную косу пришлось отрезать, а голову остричь чуть не наголо.
Спустя пять лет от бандитских рук погиб отец – один из первых вступивших в их посёлке в партию и занимавший место и председателя поссовета, и старшего агронома. Набирало силу раскулачивание зажиточных крестьян, а мстили они за это ох, как жестоко!
Тогда-то Маню и взяла к себе под крыло их бездетная соседка – тётя Паша. Она научила Манечку и домашнее хозяйство вести, и ходить за живностью, готовить еду да разному женскому рукоделию.
Чему-то Маню, безусловно, учили и родители, но в последнее время отец чаще, чем дома, бывал на работе. Да и хозяйства не было как такового. Старый пёс Султан да пара курочек. Дабы не уподобляться кулакам, не положено было иметь своё хозяйство. Положено было поднимать народное.
А истосковавшись по рано ушедшей родительнице, Манечка и потянулась к соседке всем своим сердечком, если уж не как к матери, то как к тётке. Пока однажды на общем сходе в клубе не увидела сына бывшего, известного всем в округе, кузнеца Николая Кузьмича, погибшего от рук врагов Советской власти.
