Ты не вернулся.
Весь вечер я просидела на иве в облаке комаров, испачкав все волосы в живице, и ждала, когда ты приедешь из города.
Я знала, что сегодня ты уехал в город. Я слышала, как ты спрашивал у мистера Джонсона разрешения зайти вечером. Наверное, тебе понадобилась его повозка.
И ты уехал. И все никак не возвращался. Наверное, они пригласили тебя поужинать. Или ты поехал другой дорогой.
Мама разозлилась и отругала меня за то, что я пропустила ужин и не сделала работу по дому. На плите меня ждала пустая кастрюля. Даррелл уже соскреб со стенок остатки еды, но мама все равно послала меня мыть кастрюлю в ручье.
Каким сверкающим бывает он днем и каким черным безлунной ночью.
Я нагнулась и попила воды прямо из ручья. Нужно же было хоть чем-то заполнить живот. А вдруг, подумала я, наработавшись на сенокосе, перед сном ты тоже припал ртом к этому же потоку и выпил воды, которую я поцеловала. Как часто еще ребенком ты приходил к ручью вечерами, чтобы освежиться.
Интересно, оказавшись с тобой наедине в темноте, я бы чувствовала то, что и все девушки? У меня нет причин стыдиться того, что под платьем. Если бы ты знал это, то наверняка бы взглянул на меня снова, задумался, обратить на меня внимание или выбросить из головы.
Но ты не знал.
И никогда не узнаешь.
А мне запрещено говорить.
Сегодня утром, задолго до того как ты проснулся, я пряталась в зарослях за твоим домом. Мне пришлось спрятаться за деревом, чтобы ты не заметил меня, когда вышел.
Что-то заботило тебя сегодня. Ты шел быстрым шагом и бормотал себе под нос, как будто спешил начать задуманное.
Джип меня не заметил. Он крутился у твоих ног и время от времени терся о ботинок. Он уже наполовину ослеп, оглох и едва чуял запахи, но ты все равно продолжал держать его в доме. Старых друзей не предают.
Я еще долго наблюдала за твоим домом, но было пора возвращаться, иначе мама заметила бы мое отсутствие.
Даррелл знал. Как-то он застукал меня в лесу у твоего дома и пригрозил рассказать маме, если я не буду делать за него всю работу в курятнике и не стану приносить все ягоды и орехи, которые найду в лесу. Ненасытный рот моего братца можно заставить молчать, только непрерывно заполняя едой.
Сегодня вечером взошла луна, и я вышла посмотреть, как она поднимается над верхушками деревьев. Какая же она молчаливая, эта луна.
Я вспомнила, как вечер за вечером она меня успокаивала. Какими черными становились ночи, когда она исчезала. Но она всегда возвращалась.
Она много лет была мне единственным другом.
Она до сих пор приносит мне утешение.
Ты не такой, как она.
Что бы ни говорили другие.
Папа часто шутил, что мое пение может заставить птичек слететь с деревьев. Любящие отцы часто говорят разные глупости, но мне так хотелось верить, что когда-нибудь моя песня привлечет ко мне тебя.
Ты всегда был для меня всем. Когда ты с другими мальчишками собирал в лесу орехи, твои шутки и смех казались мне лучшими. Я раздувалась от гордости, когда тебе удалось подстрелить из рогатки огромного индюка.
Помнишь, как я копала тебе червяков, когда тебе было двенадцать, а мне восемь?
Я встречала тебя у ручья с маленьким мешочком с землей с самыми толстыми червяками, которых мне удавалось накопать, пока я полола мамин огород. Ты называл меня «Птичка-невеличка». Это прозвище придумал папа. Только он звал меня так потому, что любил, а ты потому, что я была «девочкой – ловцом червей». Я до сих пор вспоминаю об этом с удовольствием.
Когда я сказала тебе, что вижу их даже под землей, ты сделал сальто с переворотом и притворился, что не слышишь, как я хлопаю в ладоши. Помнишь, как мы хохотали, когда ты шлепнулся на пятую точку.
Однажды ты оставил на моей иве целую корзину с яблоками. Я видела, как ты убегаешь.
И вот ты стал мужчиной, а я тем, что есть сейчас.
Помнишь, как расчищали участок Олдрузов? Я никогда не забуду, хотя для тебя, вполне возможно, это был самый обыкновенный день.
Прошло четыре года. Мне исполнилось четырнадцать, я выросла.
Это был жаркий день позднего лета. Молодожены только что переехали в Росвелл из более северного Ньюкерка. Им захотелось завести хозяйство на востоке от города, там, где лес граничит с болотами. Клайд Олдруз вырубил много деревьев и попросил город помочь убрать бревна. У его молодой жены, Джоанны, вот-вот должен был родиться первенец. Ты наверняка помнишь, как все работали. Ты оставил свои пшеничные поля и, не разгибая спины, под палящим солнцем без устали орудовал топором в компании с мужчинами, старшими мальчиками, запряженными в повозки быками.
Помнишь, чем тебя тогда накормили? И что ты сказал девушке, которая приготовила и подала тебе кукурузный пудинг?
Вообще-то хочется верить, что ты не запомнил этот злосчастный пудинг. Мне тоже хотелось бы о нем забыть. Я решила его приготовить только потому, что слышала, как ты говорил кому-то после церковной службы, что очень любишь есть его на ужин.
Пришла вся наша семья: мама, папа, Даррелл и я. Всю дорогу к городу папа что-то насвистывал, подгоняя Старого Бена, запряженного в телегу. Мама сидела рядом, качала головой и смеялась. Я крепко держала кукурузный пудинг, стоящий у меня на коленях.
Мама присоединилась к женщинам: они дружно шили приданое для малыша. Девушки суетились у стола. Мы очень нервничали, ведь это был первый раз, когда мы представляли свою стряпню всему городу.
Я нарезала груши вместе с Эбигейл Паулинг, и вдруг кто-то потянул меня в сторону.
– Ты умеешь хранить секреты? – прошептала Лотти Пратт мне в ухо.
– Конечно, умею, – ответила я. – А что?
Она отвела меня за груду бревен, которую успели сложить вспотевшие мужчины. Мария Джонсон и Юнис Робинсон сидели за столом и глазели на нас. Новое платье Марии было ярко-красного цвета с белыми фестонами по вырезу и черным кантом на рукавах и корсаже. А до этого, когда Мария находилась от нас вне зоны слышимости, малышка Элизабет Фрай сказала, что ее папа считает, что подобное платье может кого угодно ввергнуть в грех тщеславия. И вдобавок, как будто ей мало было одной красоты, пока остальные возились со своими пудингами и другой стряпней, она приготовила три золотисто-коричневых сливовых пирога.
