– Слово! Слово! – пытаясь привлечь внимание граждан и лиц с иностранными физиономиями, чуть не хватая их за рукав подобно нищему оборванцу, восклицал невысокий человек с взъерошенными волосами. Он выделялся среди прочих торговцев сувенирами – так, как отличается потёртый уличный кот от домашних, вышедших всего лишь только погулять. Однако не был он похож и на привокзальных попрошаек, чьё назойливое существование день за днём продлевается жалостью и мелкой монетой обывателей, да и одет он был вполне прилично. Удивителен был его взгляд: один глаз казался неподвижным и невыразительным, но другой! – как если бы среди бесцветных стекляшек повстречался настоящий бриллиант… – другой горел тёмным притягательным огнём, будто гипнотизируя толпу; и вот случайный прохожий, неуверенно замедляя шаг, повернулся в его сторону. – Скажите любое слово! – Заклинал глаз. – Любое имя существительное: предмет, понятие; что угодно, только без нарицательных. И без имён собственных. И…
Прохожий, выдернутый из людского потока, машинально приподнял руки, будто ища в воздухе опоры, затем всё же остановился, собрался и сказал: – Хорошо, хорошо. Моё слово – «слово».
Всклокоченный человек дёрнул плечом и забормотал: – Ага, интересно. Что же вам за толк в словах? Слушайте, вот:
У поэзии есть условие.
Подношу вам его на блюде я… —
Уголки рта у прохожего поползли вниз, брови изогнулись – но декламатору это не помешало будто подняться на ступеньку и торжественно заключить: —
Словоблудие – многословие.
Многословие – словоблудие.
Беззвучно сойдя с воображаемой ступени, он застыл в ожидании оваций. Слушатель молчал. Декламатор слегка поклонился, потёр ладони и попросил ещё какого-нибудь слова «для интерпретации».
– Индустриализация, – отозвался прохожий, очевидно, вспомнив мучения старины Синидского1, при этом уже стоя перед современным факиром твёрдо и улыбаясь понимающей улыбкой.
Будто механический вычислительный аппарат, тот заклацал своими задвижками, храповиками и шестерёнками, сосредоточился и забормотал: – Так, индустриализация даёт нам технику, техника… это костыль человека в пожизненном забеге наперегонки с природой и собой, но таков порядок вещей, таков порядок… Ага, вот:
Когда бы в мире был порядок,
Ему, конечно, был бы рад я,
Но, думаю, не дольше дня.
Потом стошнило бы меня.
Он начал склоняться в театральном поклоне, но тут же остановил своё движение: ведь к объекту его внимания, глядите-ка, невесть откуда приближается посторонний объект, от которого ожидать можно чего угодно и, в особенности, чего не угодно – то есть, либо удвоения оперативного количества клиентов, либо, наоборот, его полного сокращения. Поэтому жонглёр словами переходит ко второй фазе своей операции.
– Господа! – восклицает он, – как видите, нет такого понятия, которое бы я не смог завернуть в четыре строчки и без промедления подать вам, как на блюде. Это значит, я гений! Только вспомните нашу эстраду: кто там? что там?.. Возьмите меня, вложите деньги, и они вернутся сторицей! Посмотрите, что у меня есть, – тут он зашевелил кладью на своём прилавке, – вот книжки – очень удобные, маленькие, в них четверостишия на все случаи жизни; вот компакт-диски – я пишу инструментальные пьесы; а вот ещё…
Первый слушатель склонил голову набок, пытаясь под наиболее удобным для него углом рассмотреть лоток с товарами, а второй, как-то сразу оценив ситуацию, молча потянулся к дискам, взял один с надписью «Винарский» от руки и вопросительно взглянул на автора. Винарский, он самый, проворно приговаривая: «занятные темы», «эксклюзив» и тому подобное, берёт диск, суёт его в проигрыватель с наушниками, потом спохватывается, жмёт на кнопки, встряхивает наушники, поправляет контакты; наконец, становится слышным тоненький писк музыки, заточённой в проводах. Винарский бормочет: – Эх, поменять бы мне этот проигрыватель на выигрыватель… – Потом оборачивается и вопрошает: – Ну, придумали новое слово? Только, я вас прошу, о жизни, о любви, со смыслом. Избавьте меня от производственных процессов, о них писать скучно, а вот о любви можно говорить бесконечно много, бесконечно долго, всю жизнь и дольше жизни…
– Пакля.
Глаз сверкает: – Как – пакля? Гм… Позвольте, так мы уже виделись? Вы знаете, что я не работаю с паклей?.. Знаете?.. – На это новоявленный Незнайка широко улыбается и берёт в руки одну из книжиц. Полистав немного, он говорит: – Нет, про неё я сам догадался. – И после небольшой паузы добавляет: – А сколько стоят ваши книги?..
Диалог сопровождается едва различимыми отголосками звуков, пробивающихся сквозь неплотно сидящие наушники; при этом стихийный меломан, будто от удовольствия, покачивает головой, бёдрами и руками. Но как только заходит речь о деньгах, он тут же выключает плеер, мигом снимает наушники и, сказав нечто вроде «а это действительно здорово», деловито присоединяется к разговору.
Продавец в отточенных словесных формулах – «звонче славы для поэта полновесная монета», «принимаем рублики от почтенной публики» – завершает сделку. В мире ненадолго становится на три довольных человека больше. Оглядывая седеющего версификатора и готовясь оставить его навсегда, двое из них приговаривают – мол, зря вы тут, с вашими талантами, растрачиваете силы впустую. Ведь есть же возможности, есть же связи и перспективы, серьёзно!.. Винарский на это не без сарказма произносит: —
Серьёзный неулыбчивый народ
знаком мне от озноба и до жути.
Кто говорит всерьёз, – обычно врёт,
а правду говорит лишь тот, кто шутит.2
Шутники хохочут и разворачиваются.
– Заходите ещё, – слышат они напоследок, – каждое воскресенье, замок Ричарда, у входа!.. Да, и не обменяться ли нам информационными полями?..
На последней фразе двое, почти её не различая, уже решительно движутся прочь.
– Я специально за тобой вернулся, – говорит тот, который с диском, – а то бы ты ещё долго торчал около этого Ричарда. Там ведь Ленка ждёт. – Человеческий поток легко их принимает и подхватывает. – Вот интересно, – чуть погодя задаётся вопросом тот, который с книжкой, – а что значит обменяться информационными полями? Пожать руки, что ли?..
Приходится переступать через выбоины в брусчатке, лавировать между зевак, торговых палаток и раскладок с матрёшками, футболками, шапками-ушанками с краснозвёздной кокардой и прочими вещицами, в хозяйстве совершенно бесполезными, однако там ведь ждёт Ленка, и пешеходы препятствий почти не замечают. А она устроилась за столиком кафе в самом низу Андреевского спуска, успела два раза поговорить с официанткой и несколько раз – по телефону; на неё заглядываются прохожие и даже отнюдь не одинокие кавалеры за соседними столиками. Ах, да если бы она ждала меня, я давно бы и думать забыл о Винарском и сбежал бы вниз в один момент; но – я сижу дома, пью чай с баранками и стучу по клавиатуре, спеша запечатлеть образы, постепенно погружающиеся в непроглядные глубины памяти; Ленка где-то вдалеке барабанит кончиками длинных ногтей по деревянной столешнице, а её отставшие спутники – ещё успевают оглядываться на картины безвестных художников, на полотнища, будто с крушением советской империи спустившиеся с флагштоков прямо в руки торговцев, на псевдоэтнические деревянные скульптурки, на бутафорского белогвардейца при входе в заведение с чарующим названием «Ресторацiя»… – всё это они уже только что символически купили. Наконец, показывается зелёный навес над кафе, стилизованным под малорусское подворье, и троица радостно воссоединяется.
