1. 1 (Святослав)
Громкий шепот змеей вползает в теплый сон и до чертиков пугает меня.
Я вздрагиваю и онемевшей рукой нашариваю выключатель ночника. Тусклый свет выхватывает из темноты тесную комнату, картонные коробки в углах и завалы неразобранного шмотья.
Шепот за дверью перерастает в глухое бормотание, всхлипывания и плач — высокий и пронзительный.
Поднимаю с пола телефон и, щурясь, смотрю на время.
5:45...
В восемь утра мне нужно быть в шараге — по случаю первого учебного дня всех из-под палки сгонят в актовый зал и станут нудеть, как востребованы специалисты, окончившие наш колледж, как крупно повезло тем, кто пополнил его ряды в нынешнем году, какое светлое будущее нас ожидает... Хотя всем прекрасно известно, что это учебное заведение, расположенное на задворках, едва ли способно выдать туда билет.
Потом начнутся занятия, а после них я буду до полуночи пахать на толстого дядю-бизнесмена — гонять с блокнотом и подносом между столиками и услужливо улыбаться посетителям грязной тошнотной забегаловки, гордо именующей себя рестораном.
Человек привыкает ко всему. И мне давно пора привыкнуть и смириться, но сама мысль об этом вгоняет в отчаяние и вызывает изжогу.
Я вздыхаю, разматываю наушники и затыкаю динамиками уши. Прибавляю громкость, но даже тяжеляк не может заглушить вопли и мат мамы.
Все-таки мои родители — конченые уроды.
— Мать вашу, дайте поспать!!! — ору я так, что взрывается мозг, хватаю первое, что попалось под руку — альбом со старыми семейными фотографиями, в который я зачем-то весь вечер пялился, — и со всей дури запускаю в дверь.
Шелестя, по комнате разлетаются ворохи цветных картинок из счастливого прошлого. Альбом врезается в мутное рифленое стекло и, отскочив, падает.
Действие имеет эффект — телефонные разборки матери и отца временно прекращаются.
Аллилуйя... У меня есть еще два часа сна.
***
Каждое утро я довожу себя до состояния пугала: отыскиваю в завалах самые мятые шмотки, напяливаю их и взлохмачиваю волосы. Я просто хочу, чтобы ко мне не лезли.
— Славик, чай или кофе? — виновато пищит мама из кухни, но я молчу.
Мне ничего не нужно.
Под горло застегиваю черную растянутую толстовку, забираю со стула рюкзак и прямо по безучастным глянцевым улыбкам шагаю к двери. Спохватившись, в последний момент поднимаю из вороха одно фото и прячу его в наружный карман.
— Слава, не выспался? Прости, так уж получилось. — В прихожей мама упирает руки в бока, в голосе проскальзывают стальные нотки. — А по-твоему, я должна была промолчать? Он даже тарелки из сервиза забрать вознамерился: видите ли, шлюхе и ее доченьке нужен антиквариат! Будто эта обезьяна из икеевской посуды не поест!..
По сердцу что-то больно царапает, и я скриплю зубами:
— Он два года о нас не вспоминал. За каким ты вообще ему перезвонила?!
Я прохожу мимо матери, завязываю на два узла шнурки на берцах и вываливаюсь в подъезд. Без куртки и зонта. Плевать, что на улице ливень.
Может, подхвачу какую-нибудь заразу и сдохну.
Шарага находится прямо в соседнем дворе — за ее стадионом с растрескавшейся асфальтной дорожкой и ржавыми тренажерами начинается заросший, уже лет сто никому не принадлежащий сад, плавно перетекающий в заброшенный дачный массив. Ну а дальше от всего мира глухими стенами отгородился «Квартал для нищих» — так в городе называют элитный коттеджный поселок, где я когда-то жил.
У входа в колледж, попав в традиционную пробку, под дождем толпятся бледные зомби — студенты.
— Свят, здорово! — хрипит Сева — быдлан из моей группы, вечно на позитиве, и я пожимаю протянутую для приветствия руку. Потом пожимаю еще, и еще, и еще одну. Девчонки топчутся в стороне, стреляя глазами, и загадочно мне улыбаются.
Я здесь на хорошем счету: отличник на стипендии. Но не гнобят меня лишь по одной простой причине: я все еще считаюсь мажором. Отбитым чудиком, который почему-то бросил гимназию и не пошел в универ, и которого лучше не трогать.
Оказавшись в холле цвета гнилого болота, я стягиваю с башки капюшон и, не поднимая ее, иду в актовый зал, где занимаю место в последнем ряду. Недосып дает о себе знать головной болью и ознобом, мокрая толстовка липнет к спине и плечам, глаза слезятся от слишком яркого света гудящих под потолком люменов.
Стоит гробовая тишина — окружающие находятся примерно в такой же кондиции: кто-то спит, кто-то жует не спасающую от похмельного перегара жвачку, кто-то тупо уставился на сцену и впал в анабиоз под стук дождя.
Внезапно из колонок раздается пронзительный свист и торжественная музыка. Я подпрыгиваю, сдавленно матерюсь и глубоко вдыхаю, справляясь с испугом.
Сева падает на свободный стул рядом и, стараясь переорать какофонию, сообщает:
— Вот суки! Я чуть инфаркт не хватанул! — Его протокольная рожа расплывается в блаженной улыбке. — Ну лан, ща директриса заглохнет, и перваков заведут. Баб заценим!
Я ухмыляюсь и откидываюсь на скрипучую жесткую спинку. Девки — это хорошо. Пусть самые красивые и умные из них остались там, в стенах элитной гимназии, а здешние интересны лишь до тех пор, пока не откроют рот, но передо мной замаячила надежда хоть на какое-то развлечение посреди дерьмового дня.
Директриса брызжет слюной в микрофон и захлебывается от счастья, в очередной раз пытаясь внушить равнодушному сборищу внизу, что все мы — избранные, заглядывает в папку и, коверкая фамилии, приступает наконец к «десерту».
— Антонова Анечка! — объявляет она, вручая растерянной девчонке в очках студенческий, и Сева подается вперед, но тут же сникает.
— Чёт жирная...
— Есть такое дело... — Для порядка я сочувствую его горю и теряю к происходящему интерес. Набрасываю капюшон и закрываю глаза: нужно поспать перед очередным адским вечерком.
Но директриса называет следующее имя:
— Гафарова Регина!
Что-то вновь царапает по сердцу, заставляя меня посмотреть на сцену.
Вспорхнув по ступенькам, на пыльном ковре появляется худая деваха в черных круглых очках, черной длинной рубашке и драных колготках. Она улыбается черными губами, поправляет за узкие поля шляпу, наматывает на палец прядь розовых волос и картинно раскланивается.
Я сжимаю кулаки.
Она получает студенческий билет, делает книксен, машет публике ручкой...
Остекленевшими глазами наблюдаю за ее ужимками. Скулы сводит, как при отравлении. Я не могу дышать.
— Глянь, Святик! А вот эта потянет под пивко... — комментирует Сева.
С грохотом отодвинув стул, я встаю и быстро покидаю зал.
***
2. 2 (Регина)
Стук миллионов капель за окном сливается в монотонный гул. Сладко потягиваюсь, кутаюсь в мягкое одеяло и улыбаюсь, ликуя от ощущения небывалого комфорта. Я во все глаза рассматриваю комнату — мою собственную, персональную, отдельную комнату!