Мне никогда не приходилось бывать в Соединенных Штатах Америки, да и, по правде говоря, желания побывать там никогда не возникало, несмотря на тягу к путешествиям, меня не манили ни Париж, ни Лондон, ни Берлин, ни прочие знаменитые города. Известные достопримечательности Европы, Америки и иных материков меня не волновали. Страстного желания увидеть своими глазами картинки, которые чуть ли не ежедневно мелькали на телевизионном экране, у меня никогда не было, влекли меня к себе места дикие, неизведанные, полные тайн и загадок, но возможности посетить подобные места у меня не было, да и не могло быть, ведь профессия моя весьма далека от этого, я не был ни полярным исследователем, ни геологом, ни путешественником, а просто преподавал в университете вычислительную математику, хотя периодически я и ходил с рюкзаком по горам, но выше Ай-Петри и Роман-Кош забираться мне не приходилось.
Возможно, я никогда бы не побывал бы в Америке, если бы не случай. Как-то невзначай встретил я своего старого школьного товарища Игоря Ветлицкого, с которым учились в одном классе, и даже некоторое время сидели за одной партой. Я просто стоял на остановке десятого трамвая, на Тираспольской площади, и ждал, когда подойдет мой вагон, как вдруг кто-то меня окликнул. Я обернулся, но не сразу узнал его, с удивлением на лице тупо смотрел я на человека, обратившегося ко мне по имени, пытаясь сообразить, где и когда я мог его видеть.
– Ну что, не узнаешь, старик? – лицо его расплылось в приветливой улыбке, – это же я, Игорь!
– Боже мой! – вырвалось у меня. – Никогда бы не узнал!
Время изменило нас, мы постарели, поседели, облысели, восторженный блеск, свойственный юности, давно потух в наших глазах, шутливое обращение друг к другу «старик», обрело суровую реальность, нас разбросало по разным местам, и я не виделся со своими одноклассниками со времени окончания школы. Игорь Ветлицкий волею судьбы очутился в Штатах, где преподавал в университете и занимался исследованиями в области ядерной физики. После школы он поступил на физический факультет МГУ, я же подался в родной Одесский университет имени Мечникова, на мехмат, а после аспирантуры и защиты кандидатской диссертации стал преподавателем. Особых высот в науке я не достиг, и скромная должность доцента кафедры вполне удовлетворяла меня. Но теперь и это уже в прошлом, я вышел на пенсию и занялся литературным творчеством. Иногда мои рассказы публиковали в местных журналах, но чаще всего они утопали в бездонном море литературных ресурсов интернета.
Игорь приехал в Одессу на несколько дней, проведать своих родственников, и видимо судьба распорядилась так, что мы совершенно случайно встретились на трамвайной остановке.
– Зайдем куда-нибудь, посидим, – предложил он.
– Куда? Сейчас все везде дорого, а у меня ресурсы перед пенсией практически на нуле.
– Помнишь мороженое с шипучкой в Городском саду?
– Помню, конечно, но сейчас там уже все по-другому, там крутой ресторан, не по карману.
– Да ладно, старик, не парься, найдем ресурсы.
Через несколько минут, оживленно беседуя, мы уже были у Городского сада. Там ничего не напоминало то, что было много лет назад, мы сели за столик, к нам подошел официант и застыл перед нами в ожидании заказа.
– Что Вам предложить?
– Бутылку белого шипучего и крем-брюле, – ответил я.
Официант не понял, лицо его изумленно вытянулось, немое недоумение застыло в глазах.
– Мой друг пошутил, – улыбнулся Игорь, – это подавали здесь лет сорок назад, во времена нашей юности. Принесите нам белого мартини и чего-нибудь сладкого, да, и мороженое, две порции.
Мы сидели, вспоминали наших школьных друзей, и после третьей рюмки Игорь, как бы в шутку, предложил мне приехать к нему в гости в Америку, а я, так же в шутку, отказался, но, когда бутылка мартини опустела, ему удалось уговорить меня, хотя я по-прежнему серьезно его предложение не воспринимал. Я был искренне удивлен, когда через несколько месяцев получил от него официальное приглашение и указание о том, где и как получить оформленный на мое имя билет. И вот я уже в аэропорту жду приглашения на посадку в самолет.
Посадку объявили, толпа пассажиров двинулась к перрону, на котором ожидал нас «боинг» какой-то американской авиакомпании, но перед самым самолетом нас остановили и вернули обратно в здание аэровокзала. Кто-то позвонил и сообщил, что в самолет заложена бомба, придется ждать, когда приедут саперы и обследуют самолет.
– Дурдом какой-то, – возмущенно сказал я женщине, стоявшей справа среди толпы пассажиров.
Она посмотрела на меня спокойным осуждающим взглядом и тихо спросила:
– А Вы сами когда-нибудь были в дурдоме?
– Да как-то не пришлось, – ответил я смутившись.
– А я тридцать лет проработала врачом психиатром в психоневрологической клинике.
– Простите, так, вырвалось, – ответил я, смутившись еще больше.
– Не извиняйтесь, сравнение с дурдомом – привычные стереотипы, а я там познакомилась с человеком, который стал мне очень дорог, он не был болен, его держали там по политическим соображениям.
– Диссидент? Это было в советские времена?
– Нет, диссидентом он не был, все сложнее, да и было это не так давно.
Примерно через час прибыла команда саперов, весь самолет обыскали, но бомбы нигде не нашли, чья-то злая шутка стоила авиакомпании немалых денег, а пассажирам и членам экипажа нервного напряжения. Нас снова пригласили на посадку. По случайному стечению обстоятельств, хотя сейчас я убежден, что произошло это не случайно, мое место оказалось рядом с местом этой женщины, врача-психиатра.
Она сидела справа от меня у иллюминатора. Загудели моторы, самолет тронулся и начал выруливать на взлетную полосу. Я посмотрел в иллюминатор, как убегают под крыло синие огни рулежной дорожки, и взгляд мой коснулся профиля соседки, очерченного лучами заходящего солнца на фоне овала стекла. Отсвет заката, промелькнувший в иллюминаторе при развороте самолета, заиграл в ее волосах золотистым цветом, на мгновение создав великолепный портрет, достойный кисти великих художников. Высокий лоб, ровный, с легкой горбинкой нос, плотно сжатые губы. Взгляд мой задержался на этом портрете, нарисованном последними лучами заходящего светила и дополненном моим воображением. Она обернулась, взгляд ее казался печальным, пронизанным какой-то невысказанной грустью, не той, что видится в глазах людей, навсегда покидающих родину, а иной, присущей некоторому типу людей с самого рождения, придающей выражению лица особую нежность и серьезность, не скрываемую даже улыбкой.
