Моя бабушка, Царствие ей небесное, была человеком необычайной доброты. Потомственная дворянка, она воплощала лучшие качества таких людей: благородство, доброту и независимость.
Но её доброта, чудесная и очень большая, очень много и вредила ей в жизни. Она не позволяла ей судить и приговаривать зло, и зло благоденствовало.
В советские времена пищу не покупали, а доставали с большим трудом. Всё было дефицитом, который очень сложно было раздобыть. Огромные очереди, в которых люди теряли последнее здоровье, а то и жизнь, были неизменным атрибутом совка. Я хорошо всё это помню.
Несколько зим мы втроём, мать, бабушка и я, ходили в одних зимних сапогах по очереди. А поскольку в этот период я как раз училась в медицинском вузе, вы можете представить себе все сложности.
Так вот. В нашем районе Автово – район этот большой, рабочий, потому что действует Кировский завод, – существовала сеть однотипных универсамов. Выбор там был на редкость убогий. Я помню, как моя мать частенько подбивала меня иногда воровать там продукты и какие-то предметы первой необходимости.
Мыло я чаще всего совала в рукав, а хлеб просто под пальто. Пару раз меня «хватали за руку», но потом всё-таки отпускали – ребёнок же.
Но речь не о том. Бабушка же моя была человеком прямо-таки патологической честности. И, конечно, никогда не позволяла себе ничего подобного, а торговля шла не только в самих универсамах, но и перед ними.
И вот однажды мы с бабушкой натолкнулись на открытый прилавок, где продавались конфеты в глазури «морские камушки» и в «довесок» к ним – десяток яиц. Бабушка растерялась и не сразу сообразила, что надо делать, и весь этот комплект «ушёл» от нас.
Эти несчастные морские камушки я помню до сих пор. Бедная бабушка давно умерла. Она была так богата духовно – и так обделена всей обоймой жизненных благ.
Именно тогда я поняла, что люди, обладающие красотой и крепостью духа, в этой жизни беззащитны и бедны, и ощутила всю силу и хрупкость духовности, чистоты и правды.
Метро «Технологический институт». Переход с верхней станции на нижнюю, на нашу ветку Девяткино – Проспект Ветеранов, где приютилась и наша станция Автово.
Дед, как обычно, считает ступеньки. Переход длинный и обтёсанный за долгие годы сотнями ног. Он скользкий, очень скользкий… Я у деда по правую руку, мать по левую. Она давно выражает признаки нетерпения. Осталась половина лестницы, когда на нашу ветку подают поезд, и мать это видит и на него бежит, оставляя нас с дедом вдвоём, и мы балансируем на ступеньках. Дед ничего не видит, он инвалид по зрению, он считает ступеньки, а я сама всегда боялась лестниц… Господи, как скользко! Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Нет, нет, моя нога вот-вот соскользнёт, и мы оба полетим… нет, удержались, дед считает ступеньки: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре…
Лестница осталась позади. Дед не улыбается, он собран и спокоен.
Мне 21 год.
Раннее утро. Я совсем маленькая, и дед взял меня из кровати и носит по другой комнате. Мелькают рыжеватые обои и полосами освещённый ковёр на стене, яркий, бархатистый. Дед кружится со мной, словно в лёгком задумчивом вальсе.
Мне около года.
Я сижу у отца на плечах, мы в деревне Монастырёк, откуда родом мой дед, в лесу и ищем грибы. Мой отец дальтоник и не различает красный и зелёный цвета, для него всё коричневое, а на этом пятачке леса много подосиновиков, и я всякий раз говорю ему: «Папа, вот грибочек!»
Ночь. Мать и отец о чём-то спорят, потом я слышу, что она плачет. Он проходит мимо моей кровати, и я спрашиваю его: «Папа, а почему мама плачет?» «Потому что твоя мама дура», – отвечает отец.
Мне четыре года.
Мы с бабушкой рисуем царевну. Я подхожу к ней, и мне кажется, что её царевна красивее моей, и я рву её рисунок. Я смотрю на бабушку; у неё большие зелёные, очень добрые и печальные глаза. Её зовут Кира.
Я так люблю её.
Мне кажется, что, если вдруг я попрошу её повторить этот рисунок снова, она умрёт.
И я никогда не просила её об этом…
Её больше нет.
А этот рисунок стоит у меня перед глазами…
А её больше нет…
Мне 5 лет.
Я долго стою перед окном. Ночной город сияет огнями. Это так успокаивает, так утешает…
Я в квартире моего отца. Скоро мачеха запретит мне ночевать здесь. Скоро мы со второй моей бабушкой, Зоей, сможем встречаться в её квартире только по углам, как заговорщики…
Но я ещё не знаю всего этого и смотрю на ночной Васильевский остров, и на душе у меня теплеет.
Мне 15 лет.
Поезд дальнего следования – это свой особый мир, особые звуки, особый запах.
Предвкушению этого запаха посвящено девять из двенадцати месяцев в году.
Потому что этот волшебный поезд Варшава – Берлин унесёт меня в соседнюю страну, где всё другое, волшебное, прочь из Ленинграда в подлинную страну моего детства, где всё озарено, преображено золотистым светом. Мне, одинокому ребёнку, таким садом казалась Литва…
Мне 8 лет.
Ранняя весна. Трамвай. Мы с матерью едем в Стрельну – это пригород Ленинграда – за гречкой и сахарным песком. Там их дают без талонов. Трамвайное кольцо. Мы выходим. Приехали. Теперь километр пешком по тротуарам, утопающим во льду, воде и сугробах, до магазина. Воздух свежий и такой прозрачный. Кажется, ощущаешь, как он растекается по лёгким. Повезло! Купили два килограмма гречки и два – сахара. По карточкам выдают лишь один килограмм в месяц на человека.
Осенью поедем в Стрельнинский парк с дедом за желудями. Там прямо перед заливом растёт развесистый старый дуб, он богат желудями. Потом их надо будет поджарить и перемолоть, и получится хоть какое-то подобие кофе. Кофе теперь могут достать только ветераны войны и ещё какие-то другие недоступные моему пониманию группы людей.
Мне 12 лет.
Стрельна. С неделю назад была буря на заливе. Дубовая аллея, ведущая к нему мимо здания мореходного училища, поредела: буря вывернула с десяток огромных толстых старых дубов и вышвырнула их в море.
Я не видела этого. Когда мы с матерью приехали туда, эти деревья море уже вернуло суше, а люди успели отпилить стволы и кроны, так что нашим взорам предстали лишь колоссальные многометровые корни с небольшим кусочком ствола. Но воображаемое зрелище этой бури, которой я не видела, с тех пор завораживает и преследует меня.
Мне 10 лет.
Монастырёк. Лето. Мы с бабушкой недавно приехали. А дед проводит здесь полгода или даже больше. Так каждый год. Работает на огороде. Прививает яблони и кусты. Пилит на дрова свалившиеся в лесу деревья. Немало таких деревьев мы распилили с ним вместе. Сначала тащишь это бревно на плечах. Вдвоём легче. Потом волоком через соседей, через сервитут по траве. Потом разворачиваешь его в своём маленьком дворике – и на ко́злы.
