С Тоби я познакомилась в раннем детстве. Точный возраст не припомню, как ни старалась. Мы бесчисленное количество раз сталкивались в детсадовской группе, а я просто не замечала его – пока однажды не заметила. Смешно, но настоящее имя своего лучшего друга я узнала только спустя пару десятков лет.
– Ты похож на Тоби, – сказала я тогда, протягивая маленькую ручку для первого приветствия. Моего игрушечного мишку звали Тоби.
– Меня зовут Тоби, – ответил мальчик. Он соврал, а я даже не заметила. Ну какое рациональное мышление бывает в пять лет? Впрочем, я начала догадываться, что Тоби – это ненастоящее имя, только к пятнадцати годам. Да, сразу выложу все карты на стол: я не самый догадливый человек, так что не возлагайте серьезных надежд.
Так, в том детском саду с нелепым названием "Яблонька", перед утренником, на котором нас построят и будут фотографировать на память, мы и стали друзьями. Как и любой другой человек, я помню детство смутно, но какие-то образы всплывают, если постараться. Однако как выглядел тогда Тоби и о чем мы говорили, я совсем не помню.
Иногда, если сильно-сильно напрячься, чтобы вспомнить, начинает казаться, что я его вовсе выдумала. Детские воспоминания порой настолько похожи на старый и давно забытый, но почему-то вновь всплывший сон, что думаешь: "Ну так это же был сон, правда? Или нет?"
Но потом я достаю скомканные, отсыревшие, пропахшие миллионом запахов бумажные фотографии – сколько же моих переездов они пережили! – и удостоверяюсь, что нет. Действительно, вот я. Вот я стою во втором ряду. У меня вытянутая шея, как у цапли, напряженное, словно перетянутая гитарная струна, тело и выпученные глаза из-за туго затянутого матерью хвоста на макушке. В том нелепом платье с русалочкой – персонажем сказки, которую я больше всего ненавидела в детстве. Зачем мама выбрала платье именно с ней – до сих пор загадка.
А вот и Тоби. Маленький, сгорбленный, как обычно, когда его никто не видит, но уже тогда такой харизматичный. Он на первом ряду, на самом краю, сидит, словно притаился. И, взглянув на это фото, вы могли бы подумать, что мы никогда не были и никогда не стали бы друзьями. Такие разные, совершенно разные – ну, по внешности, да и стоим в разных углах. Обычно ведь детей, которые общаются, ставили рядом.
Но была во мне, как тогда говорили, а сейчас модно называть "интровертная изюминка". Я была крайне нелюдимой. По этой причине воспитатели частенько "сталкивали" меня лбом с другими такими же нелюдимыми ребятами – был шанс на социализацию. И в детстве это работало. По крайней мере, в нашем случае сработало, даже если нас тогда и не поставили рядом.
Мою маму Тоби привел в полный восторг. Возможно, это произошло из-за того, что она уже уверилась: я стану замкнутым и истеричным затворником, проведя жизнь в одиночестве. А как тут не увериться, если все ее приятельницы начали искать отговорки, чтобы больше не приводить своих детей ко мне после первого знакомства? То я молчу часами, уставившись себе под ноги, то забиваюсь за изголовье кровати, то вдруг начинаю психовать, швыряя конфеты на пол. И вдруг такое счастье – дочь завела друга, и сама!
Но радовалась она, кажется, еще и по другой причине: у Тоби был отец, с которым мама сразу нашла общий язык. Нет, не в романтическом плане. С какого-то возраста женщины начинают ценить такой "неромантичный" интерес гораздо больше, чем банальные танцы с бубном ради мимолетного секса. Маму, безусловно, радовала эта ситуация. Она не говорила об этом прямо, но я понимала: она впервые за долгое время чувствовала себя защищенной.
А вот меня отец Тоби начал раздражать с того самого момента, как я его увидела. С детства я не могла усидеть на месте, постоянно куда-то бежала, и любое ожидание вызывало у меня раздражение. С годами это только усиливалось. А он же был полным антиподом моего мироощущения. Когда мы шли куда-то, он останавливался каждые десять метров, чтобы попить воды. У него всегда развязывались шнурки, которые он со вздохами завязывал минут пять, а затем еще минут пять охал, поднимаясь.
– Когда же ты купишь себе ботинки на липучках? – хотелось мне крикнуть, но я молчала.
Он зачем-то дергал дверь по три раза, проверяя, закрыта ли она, будто с первого раза не доходило. Иногда он оставался у нас дома на целые выходные, просто лежа на кровати и разговаривая с мамой. Этот человек всегда отнимал МОЕ время.
"Взрослые точно сошли с ума, раз они способны выдерживать бездействие целыми днями и даже получать от этого удовольствие", – говорила я Тоби. А он только качал головой.
Но больше всего меня раздражало, когда отец Тоби начинал "учить меня жизни". Я готова была взять сковородку и вмазать ему. Как может человек, который живет в захламленной лачуге с липким полом, работает за гроши и явно сам не счастлив, советовать кому-то другому, как жить? Конечно, в детстве у меня не было такой четкой формулировки, но интуитивно я понимала: его слова не заслуживают доверия.
И больше всего в этот момент бесил его нервный тик. Он моргал очень часто, особенно когда пытался что-то сформулировать. Казалось, ресницы отбивают чечетку. Или будто сороконожка приняла экстази. Если с ним кто-то не соглашался, его ресницы пускались в пляс еще сильнее. Он садился так близко, что меня начинало тошнить от запаха застарелого табака. Иногда он водил своими пальцами по моему плечу. Воспоминания об этих сухих кончиках пальцев вызывают во мне безусловную ненависть до сих пор.
Однажды, лет через двенадцать, я услышала звук, который напомнил мне то ощущение. Мы делали ремонт в общаге. Белый кусочек пенопласта заскрежетал по стеклу. Этот звук буквально выбил меня из равновесия. В трансе я водила пенопластом туда-сюда, пока кто-то из подруг не окликнул меня. Тогда я очнулась и убежала в туалет, где проревела еще пару часов.
Но это было позже. А пока мне лет двенадцать, и я делаю все возможное, чтобы ограничить общение с этим человеком. Если он приходил вместе с Тоби, было проще – мы находили чем заняться. Но иногда он приходил один. Тогда я мастерски изображала занятость.
Я рассчитывала примерное время его визитов и придумывала дела, которые нельзя было отложить. Если он приходил без предупреждения, я притворялась уставшей и уходила спать. А когда я подросла и обрела длинные ноги, но все еще недостаточный навык самосохранения, стала соскальзывать через балкон на втором этаже по дереву около дома.
– А это больно? – перепугано спросила я.
– Не знаю… но не переживай, я отпрошусь у родителей и схожу с тобой, – сказал Тоби.
Мама не возражала, чтобы он пошел с нами, так сказать, для моральной поддержки. Мне предстояло не в первый раз сдавать кровь, я должна была бы знать, что это значит, но почему-то именно в этот раз пришло осознание ужаса всего происходящего. Как человек, который десятки раз летал на самолете, вдруг начинает трястись от страха, когда начинается разгон по взлетной полосе – так и я почувствовала себя сейчас.
