Генерал лежал в тени чинары на ковре, подперев голову рукой, и думал. Он не заметил двоих оборвышей, проникших в сад через лаз, одному из которых суждено было стать моим отцом. Но любопытным мальчишкам не было позволено слишком долго наблюдать национального героя, спохватившийся телохранитель вытолкал их взашей. Однако в памяти отца таким генерал и остался. Задумчивым. Случилось это в городке у подножия Зангезурского хребта, в который вошла его добровольческая конница.
А думать генералу было о чём. Ему пошёл уже шестой десяток, из которых двадцать шесть лет он вёл неравную борьбу за спасение армянского народа. А этот народ убивали везде, в разных концах древней страны, задавленной как камнями кровавыми веками. История назначила его быть спасителем армян 26 лет лет назад после того как при родах умерла его молодая жена и младенец сын. После того как он ударил турецкого жандарма в ответ на оскорбление и был за это брошен в тюрьму, из которой бежал. Тогда он сменил мотыгу крестьянина на кинжал, винтовку, шашку, браунинг, динамит… 26 лет войны…
Люди видели в нём единственного, кто может спасти и со всех концов страны неслись именно к нему крики, взывающие о помощи. И он помогал, внезапным манёвром проламывал вражеское окружение то там, то здесь, давая возможность спасения. Но он не мог одновременно быть повсюду!
Да, он оставался единственным, кому ещё верил народ, кто не связан с политическими дрязгами и предательством.
Повсюду проникал зловонный дух предательства, трусости и глупости, Шаумян звал к себе, Дро к себе, лукавый генерал Томпсон уговаривал не идти на Карабах… Но он давно понял, что не желает быть ни с какой политической организацией, партией, которая диктовала бы ему как поступать, не позволит кому-либо использовать его имя и драгоценную добровольческую конницу, для своих узких партийных и политических целей. Он был ответственен лишь перед своей совестью и Богом, перед народом.
И как ушёл Андраник? – спросил я Сергея Маркаряна. Шёл 1979 год. Москва. Сергей был светлоглазым белокожим шатеном и потому считал себя чистокровным армянином, арийцем. А каждый армянин в той или иной степени историк. Хотя по специальности Сергей был врач кардиолог, научный сотрудник кардиологического центра. Мы стояли в пивбаре «Ладья» на Пушкинской и пили пиво.
– Он ушёл непобеждённым, ушёл в Эчмиадзин, сдал католикосу Грикору имущество отряда, бойцов распустил…
Я подумал тогда, выходит, если бы Андраник не прорвал окружение вокруг назначенной на гибель деревни отца, я бы тут не стоял и не пил пиво! Меня бы просто не существовало. Это мне показалось странным и даже удивительным – не существовать! Вот этого мира, который я ощущаю вокруг себя, его бы не существовало?
Я хлебнул светло-жёлтое пиво, ощущая его речной дух и холод. Под арочными сводами пивбара шумели хмельные витии. А мне уже казалось не менее удивительным, что я вот здесь стою и пью пиво, что я мыслю, двигаюсь, чувствую – живу!
Прошло 40 лет с того разговора с Сергеем. Но именно тогда я отчётливо осознал связь времён и событий.
Всё произошло неожиданно.: грохот копыт, крики и облако пыли до неба, в котором мелькали лошадиные морды, папахи всадников, чужие друг другу ноги, руки, лица, тени, то знакомые, то незнакомые лица с наполненными бессмысленным ужасом глазами …И никого из своих…
Десятилетний Левон стоял один на сельской улочке. А ведь всего минуту назад они сидели дома на приготовленных для бегства мешках, уже готовые покинуть дом… И пожилой покорно опустивший плечи отец, и крестящаяся мать с гордым профилем, и два брата, и сестра… И не было только Луйса, жеребца, которого ему подарил отец полгода назад и на котором он проскакал едва ли не все окрестности, забыв о церковно-приходской школе и карающих розгах Тер-Татевоса: то будет в туманном, как сон потом, а сейчас вот это журчанье ручья, тихий хруп пасущегося Лусйа, белесое небо с орлом нарезающим круги над невидимой жертвой…
Обнять бы в последний раз, надёжную тёплую шею… Левон тихо сполз мешка, проскользнул в полукрытую дверь, шмыгнул через двор и оказался в сарае, где в прохладе жевал свой корм Луйс и возбуждающе пахло свежим лошадиным потом. Надо торопиться: Левон обнял жеребца за шею, почувствовав, как глаза стали лажными: «Прощай, друг, прощай, ахпер!» Жеребец к слегка повернул к мальчику голову, с нежным карим глазом, обрамлённым белесыми ресницами, и тихо заржал. Мальчик поцеловал его в теплую ноздрю и, разжав руки, бросился вон.
Какого же было его изумление, когда в доме он не обнаружил ни одной души! – ни отца, ни братье, ни матери, ни сестры —будто ветром сдуло: даже мешки, аккуратно прошитые материнской рукой оставались нетронутыми… Никого! Тогда он бросился на улицу и увидел огромное облако пыли: бегство было стремительным и хаотичным.
Уже не раз после ухода русских войск Левон слышал из разговоров взрослых о неизбежном вторжении в Нахичеваньский уезд регулярных турецких войск, которым были готовы помогать в резне окружавшие армянский анклав из 14 деревень соседние азербайджанские сёла. Но несмотря на то, что урожай скорее всего достанется врагу, обычные крестьянские полевые работы не прекращались. Может потому что работа сама по себе хоть как-то отвлекала людей от мрачных мыслей.
Взрослое население вечерами под чинарой перед тысячелетней церковью озабоченно, но бесплодно обсуждало сложившееся тяжёлое положение. Все ложились спать и вставали с сознанием неизбежности нападения и поголовной резни.
И то и дело приходилось слышать: « Эх, если бы Андраник!..Генерал кач Андраник!..»
С самой колыбели Левон слышал это почти сказочное имя героя в неравной борьбе с турками, в которой генерал не потерпел ни одного поражения.
Но легендарный Андраник со своей добровольческой конницей находился довольно далеко, в Каракилисе, и едва ли сумеет и успеет пробиться на помощь и местному населению и приходилось возлагать надежды лишь на свои собственные весьма слабые неорганизованные силы. Все ждали сообщений когда и в каком направлении идти, но пребывали в неведении.
Но неожиданно утром, едва забрезжил рассвет и появились солнечные лучи, стало известно, что Андраник со своими войсками преодолел все преграды и с тяжёлыми боями пробился в Нахичеванский уезд и прорвал вражеское кольцо для спасения армян…
2
Пыль на дороге от пройденной конницы и ног бегущих оседала, и Левон обнаружил, что на другой стороне улицы стоит старый учитель Симон в старой городской шляпе и сморит на него светлыми прозрачными глазами. Симон был худ, сутул, в городском потёртом костюме, седые слегка курчавые волосы достигали плеч.
