ПРОЛОГ.
[Сабина.]
Я стояла возле плиты и машинально помешивала варящуюся кашу. Опять каша. Опять готовка. За спиной, в комнате, слышались крики дерущихся детей. Опять вой, плач, младший бежит ко мне, жалобно сморщив личико и лепечет о своих обидах. Я, уже не оборачиваясь, кричу в комнату:
— Алёнка, не обижай братишку, что ты опять у него забрала?
В ответ злобное ворчание пятилетней девочки, и стук брошенной игрушки. Младший радостно бежит обратно, я слышу только топот маленьких ножек. Ненадолго воцаряется мир и покой. Все, кажется, каша готова. Перекладываю в тарелочки и несу на стол, остужаться. Крик Алёнки:
— Мама, я хочу конфетку!
Привычно уже твержу:
— Пока кашу не съешь, никаких конфет!
— Нуу, мааамааа!!!! Не хочу кашууууу, хочу конфетууууу!!!
Тут подключается Руслан, подпрыгивая передо мной и скандируя:
— Канафе, канафе! Хосю канафе!!!
Алёнка уже хнычет в голос и завывая тянет в голос:
— Я не буду кашуууууу, каша невкусная, у меня живот болииииит, хочу конфету, мамааааа!
Не слушая капризный вой, включаю мультик. Видеть уже не могу этих ми-ми-мишек, но приходится терпеть. Сразу наступает тишина, словно кто-то нажал волшебную кнопку. Дети рассаживаются перед экраном, я на маленький столик ставлю тарелочки, вручаю ложечки и надеюсь, что теперь они будут есть.
Ага, конечно. Алёнка и Руслан восторженно вперлись в экран и, кажется, совсем не осознают, где они. Аккуратно беру ложечку с кашей и подношу к Руслану. Рот рефлекторно раскрывается и всё, теперь корми, мама. Молча кормлю и иду затем мыть посуду. Ставлю вариться мясо, мою и чищу овощи, и мне кажется, что теперь я уже никогда не отойду от плиты, от раковины, вся жизнь уныло и серо пройдет тут, на кухне.
А за спиной опять капризный плач: мультик перестал загружаться, плохая интернет-связь, в деревне все-таки живем. Горько думаю, что вот всю жизнь мечтала жить в городе, несколько лет там провела, а все равно оказалась тут. Как? Каким образом? Почему я, умная, подававшая хорошие надежды в колледже и университете, вдруг очутилась тут, в серости и унынии? Выдохнула, потерла лицо, сказала себе, крепись, всё обязательно будет хорошо.
Оглядела свою маленькую неказистую кухоньку, слева увидела кабачки, аккуратно уложенные штабелем в два ряда и опять вздохнула. Что мне с ними делать? Мысль о том, что мне придется это все чистить, измельчать, делать какую-то икру, тяжелым грузом легла на плечи. Ненавижу готовку. Справа два мешка красной свеклы не добавили мне оптимизма. Я знаю, что могу все это в два счета сделать, но безнадежность и отсутствие какого-либо просвета лишали меня энергии. Зачем мне все это, если вся жизнь так и пройдет, в готовке, уборке, это ведь не самоцель? Разве для этого мы живем? Для чего вообще я живу?
Кто-то говорит, что смысл жизни в детях, но я не согласна. Если я живу для детей, потом мои дети будут жить для своих детей, то это какой-то бессмысленный замкнутый круг. Получается, мы рождаемся только получать от природы, земли, вселенной всё, только ради того, чтобы заселить своим потомством всю землю, а возможно, впоследствии, и галактику, и вселенную.
Больше похоже на паразитизм. Мне хочется думать, что есть какой-то иной смысл, где мы давали бы миру что-то, что сделает его лучше. Только вот что конкретно я могу сделать, я всё еще не знаю. Внутри прозвучал ехидный голос: Уж в твои-то тридцать шесть лет пора бы.
— Да, — ворчу я в ответ, — пора детей собирать на прогулку.
Во время прогулки меня дальше продолжают одолевать нерадостные мысли, одна из которых, что я банально не справляюсь. Не справляюсь с семейной жизнью, не могу быть хорошей мамой этим двум неугомонным бутузам. Хотя вроде это и просто, накорми вовремя, умой, спать уложи, сказку на ночь или песенку. Я и уволилась с работы ради того, чтобы проводить больше времени с ними.
Но несмотря на то, что времени стало больше, я все равно ничего не успевала. Дни как тягучая клейкая масса перетекали один в другой, не принося никакого удовольствия. Почему я стала такой раздражительной, порой срываюсь на детях, я не могу сосредоточиться на моменте здесь и сейчас, все жду неведомого чуда, что вдруг изменит мою жизнь…
Наступил очередной вечер. Наливаю себе чашку чая и иду к своему компьютеру, чтобы включить какой-нибудь легкий комедийный фильм. Задумавшись, не замечаю под ногами игрушку. Нога подворачивается, и я падаю с шумом и грохотом. Резкая боль от удара. Перед глазами темнеет.
ГЛАВА. Лариса.
Сегодня я получила прибавку к зарплате, и радостная прибежала домой.
Ну как прибежала, притопала, с трудом дыша, все-таки лишний вес дает знать. Как только я не пыталась избавиться от него, но уходила всего пара килограмм, а потом возвращались они обратно с друзьями. Таким образом в свои 36 я выглядела как редкий белый бегемот. Да, с цветом волос мне повезло, цвета пшеничного поля, в котором словно вспыхивали солнечные блики. Подруги, а их было немало, завидовали настолько, что будь я еще и счастлива в личной жизни, то их бы у меня и не осталось.
Но судьба посмеялась надо мной. Я никогда не смогу держать на руках своего ребенка, который смог бы унаследовать от меня этот умопомрачительный цвет волос, или эти ямочки на щечках, или глаза небесной синевы.
Первого мужа я отпустила сама, узнав врачебный приговор. Великодушно решила, пусть хоть он будет счастлив, но в глубине души жаждала, чтобы он остался. Хотелось услышать от него, что я ему нужна, любая. Не дождалась. Он ушел, а через полгода женился и вскоре у него уже родились двойняшки.
Когда я услышала это, то из меня будто выбили воздух, и я не могла вдохнуть, словно тиски сдавили грудь. Спасибо моим подругам, особенно такой понятливой и чуткой Лене, что словно материнской заботой обволакивала меня каждый раз, когда мне было плохо. Она заменила мне ее, ведь настоящей любви матери я так и не познала, хотя вот она, здравствует и поныне, но ей не до своей дурехи-дочери. Увлеченная бизнесом, поддержанием своей внешности на шикарном уровне и новыми мужчинами, обо мне она забыла, кажется, сразу же после моего рождения.
Второй мой мужчина ушел сам, просто однажды вечером я вернулась домой пораньше и попала в классическую ситуацию из анекдотов. Правда, смешно не было. Игорь собрал вещи, одну сумку вручил уже одевшейся красивой брюнетке, и на прощание только вывалил на меня гору обвинений, из которых явствовало, что его только интересовала моя квартирка, что я уродливая корова, что он только терпел, и что на меня посмотрит разве что слепой. Я молча выслушала его тираду, вздрогнула от звука хлопнувшей двери и разрыдалась, осев там же возле стены.
