Храни меня на память
Храни меня на память в нафталине.
Люби меня заочно по открыткам.
Найди предлог и спутай моё имя.
Порви мои признанья на обрывки.
Прочти мои стихи и не узнай их.
Уйми своё дыхание – так проще.
Любовь про нас давно уже всё знает,
Но узел разрубить никак не хочет.
И третий ни к чему, он просто лишний
Среди никем не принятых «а если…».
Но наше уравнение, так вышло,
Решилось и без прочих неизвестных.
Фаттахов С.
Мне было шестнадцать, а Ване семнадцать. Но выглядел он на все двадцать, а все наверняка помнят, какими в том возрасте двадцатилетние «дяди» казались взрослыми. И был он ослепителен практически в буквальном смысле слова, потому что смотреть на него действительно было невыносимо – до того он был хорош собой. Классический красавец во всем: высокий, широкие плечи, узкие бедра, плоский живот в кубиках мышц, соломенная челка падает на голубые глаза и ямочки на щеках – такие не по-мужски обаятельные, но казалось, полмира можно было отдать за эти ямочки! Все это Ваня прекрасно о себе знал и не то что не скрывал, а с удовольствием демонстрировал, правда, самодовольство его было таким щенячьим, совсем еще мальчишеским и было настолько лишено какого-либо высокомерия, что совсем не вызывало раздражения, а даже напротив казалось в высшей степени умилительным.
Девочки говорили о нем с придыханием, краснели от его заигрываний, фотографировались с ним как с местной достопримечательностью, даже пионервожатые и те пребывали под впечатлением от его обаяния, да и как иначе! Мужского в Ване, несмотря на его несерьезные ямочки, было через край, и если даже я, все еще пребывающая в состоянии глубокого сна Спящая красавица, не смогла не заметить этого, то что говорить обо всех остальных, кто давно уже обладал гораздо более обширным опытом общения с мужчинами.
Правда, надо заметить, что несмотря на всю свою неразбуженность, я тоже по мере сил принимала участие в межполовых играх, однако все они сводились к безмолвным переглядываниям с Эдиком из другого отряда, который так и не осмелился даже пригласить меня танцевать, да одностороннему диалогу с еще одним персонажем, который на всем протяжении поездки изводил меня тем, что когда я проходила мимо, обзывал меня каким-нибудь длинноногим или длинношеим животным. Это сейчас я понимаю, что так он скорее всего выражал свою глубокую симпатию ко мне, но тогда злилась из-за этого безмерно, считая, что ничем не заслужила такого отношения.
Однако вернемся к нашим красавцам. Была у нас в отряде девочка просто идеально хорошенькая, на мой взгляд, я заглядывалась на нее так же, как на Ваню, разве что стеснялась ее гораздо меньше. Вот такой, думала я тогда, и должна быть женщина: невысокого роста, с длинными белокуро-вьющимися волосами, голубыми глазами и очаровательной улыбкой. Присутствовали, конечно, в ее характере некоторые недостатки в виде мелкой стервозности и лицемерия, но они казались мне гораздо меньшим злом, чем мои сто семьдесят с лишним сантиметров, абсолютно прямые русые волосы и неспособность общаться с лицами противоположного пола. А как Оля прильнула к Ване, когда фотографировалась с ним на ярком черноморском пляже! Ну что могло быть прекраснее, чем эти двое, совпавшие всеми идеальными частями своих практически обнаженных тел – одинаково привлекательные, обаятельные и желанные для всех! Мне было очень удивительно, что у них не зашло дальше этого совместного позирования, причем случилось это вовсе не из-за Оли, которая ради Вани готова была на все, а из-за Вани, который избрал для себя целью совсем другую девушку.
Что он в ней нашел? – не давал мне покоя вопрос. Маленькая, еще ниже Оли, с простым веснушчатым лицом и косой до попы, тихая, почти незаметная. Правда, после общения с ней сразу становилось ясно, что она далеко не так слабовольна и безропотна, как казалось на первый взгляд, но все равно: Ваня мог выбрать любую – любую! – красавицу в нашем пионерлагере, но почему-то остановил свой выбор именно на Кристине. Только имя и было у нее красивое, хотя и совершенно не шло ей.
Примерно в середине смены все старшие отряды собрали и отправили в поход на Солнечную поляну, где в свое время вроде бы снимали какой-то очень известный советский фильм типа «Бриллиантовой руки». Шли мы несколько часов по жаре: по лесу, по устью пересохшей реки, по засыпанной камнями равнине – испытание оказалось нелегким для всех нас, городских жителей, прямо скажем не привыкшим к таким длительным, изнуряющим перегонам. Однако и когда мы оказались на месте, испытания не закончились: как всегда возникла грызня из-за распределения мест в палатках. Одну девочку девчонки довели до слез, открыто заявив ей, что не желают жить с ней под одной палаточной крышей.
Правда, Настя и в самом деле была какая-то странная: не по годам развитая, но при этом отталкивающая в своем высокомерии, причем это и без того неприятное чувство многократно усиливалось впечатлением от ее некрасивой внешности и совершенного отсутствия вкуса во всем. И как еще к ней можно было относиться, если одновременно с этим она была уверена, что совершенно неотразима и что все должны буквально поклоняться ее красоте и уму? В общем, не так что бы совсем уж незаслуженно ее обидели, но все-таки ей тогда пришлось несладко. Сдается мне, то пребывание в пионерлагере вообще много на что открыло глаза всем нам.
Когда вопрос с расселением все-таки утрясся – к моему большому тайному облегчению Настю все-таки разместили не в нашей палатке – оказалось, что к нам подселили Ваню с его верным другом, которого тоже звали Ваней. Был этот второй Ваня так же высок, как первый, но при этом худ, черноволос и молчалив – одним словом, практически полная противоположность своему другу. Видимо, именно поэтому из них двоих и получились такие отличные друзья.
Мне до сих пор непонятно, как Ваням разрешили ночевать вместе с нами, девочками – это же все равно что пустить пару козлов сами знаете куда! И тем не менее. Вероятно, пионервожатые понадеялись на свою бдительность.
Вечером долго жгли огромный костер и пели песни под гитару, но я не дождалась завершения посиделок и чуть ли не раньше всех ушла спать.
Ночью проснулась, потому что жутко хотелось в кустики. Было тихо и хоть глаз вырви темно: не имело никакого значения, были глаза закрыты или открыты, результат один и тот же – не видно ни зги. Я лежала в дальнем углу довольно обширной палатки и не испытывала никакого желания пробираться к выходу на ощупь между спящими телами, однако поворочавшись какое-то время, поняла, что если я хочу снова уснуть, то преодолеть этот путь мне все-таки придется. В этот же момент вдруг раздался шепот пионервожатой, призывающей всех желающих воспользоваться открытым выходом на природу, и я наконец решилась.
