Родился я в семье интеллигентов. Мой дедушка с отцовской стороны, Сергей Платонович Яблоков, был земским врачом в Кинешме. Это в Костромской области, на Верхней Волге. Бабушка – Екатерина Васильевна. Отец – Владимир Сергеевич. Мама – Татьяна Георгиевна Сарычева. Мама была из семьи булочников. И до сих пор одну из булочных в Кинешме называют Сарычевской.
Какие-то отрывки воспоминаний есть: мама рассказывала, что у них было два или три работника в этой булочной. Тесто заквашивали в бочке, и на эту бочку ложился спать один из рабочих. Когда тесто поднималось и сбрасывало работника с бочки, оно считалось готовым, и можно было делать хлеб. У мамы был брат Борис Георгиевич. Он потом стал директором хлебопекарного техникума. Вот такая булочная история.
Родители учились на рабфаке физико-математического отделения Московского государственного университета. Из всяких разговоров и старых книжек, подписанных инициалами родителей, знаю, что мать занималась краеведением. Это был общий интерес родителей. Сейчас краеведческие музеи начинают снова играть роль хранителей культуры. Все рушится, библиотеки рушатся, школы закрываются, а музеи работают, и их роль значительнее, чем пятнадцать-двадцать лет назад.
После революции краеведение, как патриотическое движение, расцветало. Может быть, потому, что туда пошли, скрываясь от всяких репрессий, интеллигентные люди, так же как позже, в сталинское время, сделала биологическая интеллигенция. Почему была такая сильная заповедная система в Советском Союзе? Потому что жизнь выталкивала туда людей от всяких доносов и репрессий. Заповедным работникам всякие шпионские или вредительские обвинения тоже предъявляли, но гораздо меньше, чем в городах.
Семья Яблоковых. Слева направо: отец Владимир Сергеевич, братья Клим и Алеша, мама Татьяна Георгиевна. Перед уходом Клима в Красную армию. 1943 г.
После окончания университета отец стал геологом-угольщиком, а мать – палеонтологом. Они оба работали в Московском угольном бассейне.
Про карьеру отца я знаю немного. Знаю только, что он был послан в командировку в США как инженер-угольщик и пробыл там полгода или около того. Такая командировка была большой редкостью в те времена.
Вообще наши родители остерегались рассказывать детям о предках, хранить семейные традиции, рассказывать о том, что происходило вокруг. В сталинское время безопаснее было ничего не знать. И только когда я стал взрослым, мама рассказала историю своей «карьеры». А было так. Она работала на шахте в Подмосковном угольном бассейне младшим геологом. Сажают начальника шахты, и заместитель начальника становится начальником шахты, главный геолог становится замначальника, а младший геолог – старшим геологом. Вот она стала старшим геологом. Снова сажают начальника шахты, и вся эта цепочка продвигается выше. Чтобы избежать участи начальников, а стало ясно, что «каток» не остановится, она завербовалась на поиски гелия. Тогда считалось, что будущая война – это война моторов, в том числе дирижаблей. Для дирижаблей нужен был гелий. Поиск гелия был такой же стратегической задачей страны, какой потом стал поиск урана. Мама завербовалась в геологическую партию на поиски гелия в Семиречье – это в Средней Азии. И это ее спасло от репрессий. Мама около года проработала в поисковой партии, отбивалась там от басмачей. Есть даже фотография, где мама на коне в армейской гимнастерке, с револьвером на боку. Басмачи были кругом, но они были менее страшным фактором, чем сталинские репрессии. Это было где-то 1924–1925 годы. Мой брат Клим родился в 1926-м, а я в 1933-м.