Белый цвет яблонь
С яблонь цвет к июню опадет,
И станет тише гавань сада;
Судьбы корабль покой в нем обретет,
А большего, мне, в принципе, не надо.
Душа-скиталица, найдет здесь зрелый плод,
Надеждою, что юношей питают;
Здесь так уютно; снова заживет
С чем, в сущности, как в юности бывает.
Со зрелыми думами, дух найдет
Приют в плодах, что мысли плодоносят;
На вечный зов дорог, стихами прорастет,
С пыли сапог, что со Свету привносят.
…И снова, сад мой, вздыбит паруса,
С весною став: и юн – красив и нежен.
В лазурный цвет покроют небеса
Окрестный океан, что: светел и безбрежен.
Здесь гавань мира. В бухте корабли,
С огнями Эльма, мачты нарядных кленов,
Мной обжитый клочок, неведомой земли,
В неярких украинских полутонах.
И яблонь цвет к июню опадет,
И станет проще гавань сада,
Душа покой, в котором обретет,
Что станет для нее наградой.
1999. 2018.
Читая Бродского
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
(Бродский. На независимость Украины)
Можно уличить, один, такой момент,
В сравнениях коммунизма и нацизма,
Сейчас, как бы, случился прецедент:
Война с российским империализмом.
Стояли «измы» в том столетии эти в ряд,
Отличаясь дьявольскими экспериментами.
Однако, коммунисты истребляли всех подряд,
Увлекшись идеологическими моментами.
Концлагеря и убийства – были в те года.
Немцы специализировались по евреям.
Гитлер считал евреев: ленивыми всегда,
Писавшими, в газетах, всякую ахинею.
Вот, Сталин, ценивший еврейский труд,
О них заботился, как о холеных псинах,
Использовал писательский их этот зуд.
В своем энкавэдэ, а также по «Торгсинах».
Для примера – вспомнить: Мандельштама,
Писал о Сталине, – но это исключенье…
Обычно, славили тирана, величально там,
И говорили о вожде народов с умиленьем.
И в органах старались, – помнит Бог, -
Как по подвалам, лубянским, шуровали,
Перечислять фамилии бы долго смог,
Но, надо признаться: многих развенчали.
При Голодоморе – не один еврей,
Не заступился за украинца – даже близко!
Хоть жили на одной земле, и со своих корней,
питались, – об этом думать, слишком…
Петлюру убил еврей, – а вот: за что?
Не он стоял за еврейскими погромами.
Сталин пытался столкнуть народы, за одно,
Он сделал так, согласно своими законами?
Когда нацисты за евреев взялись,
С остервенением, искореняя этот род.
Среди украинцев много их спасалось;
Отходчив в этом, видно, наш народ.
.. Зачем же этот рыжий, нобелевский идиот,
Которого и самого в московщине щемили,
Писюкает в гнусном стишке про наш народ?
Чтоб его, на России, видно, полюбили?
От этого он самый прославленный еврей?..
Иль я ошибаюсь в чем-то? даже очень?
Пройти бы эти истории, – да поскорей –
Иначе мы погрязнем в них, воочию.
Откуда же в этого бункерного поганца,
К нам украинцам, ненависть взялась?
Иль, в Ленинграде, все одни маланцы,
Терпимость в них к нам не прижилась?
Да хоть бы взять, еврея-пропагандона,
Вещающего с останскинской иглы?
Устроился, живет по гойским законам,
Загадил, тот мирок, запахом войны.
Я написал не для того, чтобы евреи,
Оспаривали в украинцев право жить.
Мне хочется, чтоб намного, поскорее,
Забылось все – и стали мы дружить.
Одесса, – вновь жемчужиной у моря,
Становится, – хоть раз бы в ней пожить.
Чтоб мир у мире, воцарился, вскоре.
И в том, что помогает нам любить.
А, напоследок: О нашем еврее-президенте.
Он лучше стал, чем от него я ожидал…
И, наверное, остановлюсь на том моменте:
Чтоб он так жил, и тоже нам желал.
13. 04. 22.
Узы творчества
По узеньким улочкам уютного города,
В комфортных условиях еврозимы,
Бродил я сегодня, без особого повода,
В поисках мифической Музы, – но увы…
Мой внутренний мир, задавлен зимою,
Душа не очищена, от налипшего льда,
Но сердце живо, – в состоянии покоя;
Как будто за весной я явился сюда?..
Но, вместо людей, на парковках – машины,
Как клоны, – у них корпоративные гены, -
Вдоль тротуаров, отражаясь в витринах,
Они, будто люди: Пежо и Ситроены…
Я к ним привыкаю, отношуся спокойно,
Они здесь, как боги, что живут в городах.
С их видом шикарным и самодовольным.
Порода ощущается, в таких господах.
Мне много в жизни пришлось поскитаться,
В некоторых местах, удалось выживать,
Чтоб личного опыта побольше набраться,
Чтоб стихи свои в пышные рифмы убирать.
Уж столько лет не живут, как я – поэты,
Любовь обманув, видно смерть пережил,
Не стоит, наверно, распространяться об этом.
(Действительно долго, как поэт, я прожил).
Стихами я праздную, в чем-то завишу от них,
Словно Пигмалион, обожая свою Галатею.
Брожу по планете, верстаю свой стих…
Привык к этой жизни, ни о чем не жалею.
08 02 2024
Смерть поэта
Однажды, как поэт, я может закричу,
Вознесшись между небом и землею.
Когда увижу, что – облаком – лечу;
Душою ощутив, что – тела не имею.
Смогу понять ли, что уже не жив?
Ну, а душа, лишь атомов волненье?
И, смерть, как поезд, дверь закрыв,
Несется в яростном, таком, движенье.
И, время-контролер, меня не слышит,
Своими занявшись привычными делами,
Мой крик доставить вдаль спешит,
Пролетая над родными мне местами.
За скорый рейс ему положат за меня,
В ладонь какую-то блестящую монетку,
И ею утром, словно солнцем, прозвеня,
Станет будить свою красивую соседку.
Чтоб рассказать, что выпал ему рейс, -
Поэт представился, – уже как будто судят.
Что никто оттуда, после, не воскрес…
Хотя Одному, чудо! приписывают люди.
Как самурай, искал он в жизни цель,
Но, очарован был одним движением,
А, со стихами получилась канитель,
Хотя и гордился этим достижением!
10. 02. 2024 г
Купающаяся богиня
Дорога к озеру, до боли мне знакома;
Аврора в розовом; весь луг в густой росе;
Я каждым утром, спешу к началу клёва,
Чтоб половить на зорьке карасей.
Дорога к озеру, – теперь немаловажно, -
Во всех подробностях с собой переместить,
В компьютерной памяти, – багажной, -
Чтобы чего, случайно, не пропустить.
Я дома, этот месячишко, еще побуду,
Потом уеду снова в Данию, пожить,
И озеро, частенько, вспоминать я буду.
Заросшее кугой (не должен позабыть).
Озерный плес (до боли мне знакомый),
Богиня млеющая от собственной красы,
В малиновой воде, купающаяся снова -
В наряде, дымчатом, сняла с себя трусы.
24.07.2023
Беженка
Укатила, Катя, до Парижа,
Оставив на подушке длинный волос.
Тот Париж, как будто стал мне ближе,
Словно обрёл во мне он, Катин голос.
Ладно скроенная, изящная фигурка,
Проронила на мой вопрос, ответ:
– Да, красивая! не какая там халтурка!
Жаль, что уже не семнадцать лет!
Катя, умело, пользовалась нами, -
Мужиками. Стало быть не привыкать.
Так уж этот мир устроен был веками.
Нашей Кате, об этом ли не знать?..
Здесь, в Ганновере, ей радо помогали:
Африканцы, немцы, – все были не прочь.
Телефончик ей, учтиво, заряжали.
