Грядущий рассвет не относился к числу долгожданных.
Уж отзвучала история ночных небес, и на горизонте возник предвестник печали – серебряный ореол.
На плоской кровле мраморного дворца в молчании стояли юноша и его отец. Они наблюдали, как бледный свет раннего утра медленно и осторожно теснил ночную тьму.
– Где он? – спросил юноша.
– Не покидал своих покоев с тех самых пор, как отдал распоряжение, – ответил мужчина, не глядя на сына.
Юноша провел рукой по курчавым волосам, глубоко вздохнул и заключил:
– Весь город взбунтуется.
– И ты не мешкая разгромишь наголову любой мятеж, – последовал суровый отклик, по-прежнему обращенный к безрадостной полосе рассвета.
– Не мешкая? Смею предположить, что любая семья, вне зависимости от положения и статуса, возжелает отомстить за детей.
– О, они непременно возжелают. – Отец наконец взглянул на сына, отметив запавшие глаза, устремленные вовнутрь. А плечи, казалось, опустились под весом огромной тяжести. – Как и должно. Ты же проследишь, чтобы их усилия остались тщетными. Исполнишь свой долг перед повелителем. Тебе все ясно?
– Да, мне все ясно, – после недолгой паузы отозвался юноша.
– Генерал аль-Хури? – послышался за их спинами голос солдата.
– Да? – отозвался мужчина, оборачиваясь к подчиненному.
– Исполнено.
После кивка генерала солдат вышел.
На крыше остались лишь отец с сыном. Они пристально всматривались в небо. Выжидательно.
Вскоре на сухую поверхность под их стопами упала первая капля, которая тут же испарилась на обожженном камне. За ней последовала другая. Скользнув по железным перилам, она исчезла в пустоте.
Спустя несколько секунд вокруг двоих мужчин уже мерно стучал дождь.
– Вот и доказательство, – сказал генерал голосом, в котором звучала скрытая мука.
Юноша отозвался не сразу.
– Он не выдержит подобного, отец.
– Ему придется. Он сильный. И справится.
– Ты никогда не понимал Халида. Дело не в силе воли, а в его сущности. Это разрушит его душу, оставив лишь оболочку, тень его прежнего.
– Ты считаешь, мне нравится происходящее? – поморщился генерал. – Я бы пожертвовал жизнью, чтобы предотвратить все это. Но у нас нет выбора.
– Я отказываюсь в это верить, – покачал головой юноша, смахивая с лица дождевые капли.
– Джалал…
– Должен быть иной способ, – отрезал он, после чего отвернулся от перил и скрылся на лестнице.
По всему городу давно пересохшие колодцы начали наполняться водой. Потрескавшиеся на палящем зное емкости искрились озерцами надежды. Жители Рея просыпались и выбегали на улицы с радостными криками, подставляя лица каплям дождя.
И не подозревая о цене этого чуда.
А в глубине мраморного дворца восемнадцатилетний юноша в полном одиночестве сидел за столом из полированного эбенового дерева. И прислушивался к звукам льющейся снаружи воды.
Единственный источник света в комнате отражался в глазах цвета янтаря.
И этот свет пропадал, поглощенный тьмой.
Юноша поставил локти на колени и обхватил голову руками. Затем закрыл глаза, погружаясь в эхо отзвучавших слов, которые наполняли сознание обещанием жизни, навеки связанной с прошлым.
Жизни, посвященной расплате за грехи.
Сотня жизней за одну отнятую. По одной жизни на каждый рассвет. Пропустишь хоть утро, и я заберу все твои мечты. Заберу твой город.
И заберу тех жизней тысячекратно.
Размышления о шелке и золоте
Обращались с ней неласково. Да и с чего бы?
В конце концов, никто не ожидал, что она переживет завтрашнее утро.
Руки, что проводили гребнем из слоновой кости по волосам Шахразады, доходившим до пояса, и втирали порошок сандалового дерева в ее бронзовую кожу, работали с жестокой отстраненностью.
Затем юная служанка присыпала голые плечи молодой госпожи золотой пудрой, которая мерцала и переливалась в лучах заходившего солнца.
Порывы свежего ветерка заставляли колыхаться шелковую обивку стен покоев Шахразады. Сквозь резные деревянные створки, ведущие на террасу, доносился сладкий аромат цветков апельсина, нашептывая, что свобода теперь находится вне досягаемости.
«Это был мой собственный выбор. Ради Шивы».
– Я не ношу ожерелья, – сказала Шахразада, когда другая служанка начала застегивать исполинских размеров драгоценное украшение на шее.
– Это подарок халифа. Вы должны надеть это, госпожа.
– А что случится, если я не пожелаю? – поинтересовалась Шахразада, кинув на невысокую служанку недоверчивый взгляд. – Он меня убьет?
– Пожалуйста, госпожа, я…
– Полагаю, сейчас неподходящее время отстаивать свои убеждения, – вздохнула Шахразада.
– Да, госпожа.
– Меня зовут Шахразада.
– Я знаю, госпожа. – Смущенно пробормотала служанка, отводя глаза.
После чего продолжила возиться с нарядом, опустив тяжелую позолоченную мантию на сверкавшие плечи невесты халифа. Шахразада посмотрела в зеркало, чтобы оценить результат кропотливых трудов.
Полуночно-черные пряди блестели, точно волны полированного обсидиана. Светло-карие глаза были подведены угольной сурьмой и жидким золотом. Длинные стрелки придавали взгляду выразительность. По центру лба красовалась рубиновая капля размером с ноготь, такая же болталась на тонкой цепочке вокруг оставленной открытой талии и периодически задевала широкий шелковый пояс широких шаровар. Сама мантия из светлого дамаста[2] была расшита золотыми и серебряными нитями. Затейливый узор переливался и переплетался на ткани, ниспадавшей до пола.
«Выгляжу как разряженный павлин», – подумала Шахразада, вслух же произнесла:
– Все невесты выглядели так же нелепо?
Обе служанки снова отвели глаза, явно испытывая неловкость.
Наверняка Шива казалась не помпезной, а красивой. Красивой и сильной.
При этой мысли Шахразада вонзила ногти в ладони, оставляя на коже полумесяцы железной решимости. Лицо превратилось в бесстрастную маску.
Раздался тихий стук в дверь. Все три головы повернулись в унисон, прозвучал дружный выдох.
Несмотря на новообретенное мужество, сердце Шахразады затрепыхалось в груди.
– Можно войти? – нарушил тишину мягкий голос, в котором слышались просительные и извиняющиеся нотки.
– Баба[3], что ты здесь делаешь? – медленно, осторожно выдохнула Шахразада, стараясь замаскировать настороженность терпеливым выражением лица.
Джахандар Аль-Хайзуран медленно вошел в покои. В его бороде и на висках серебрилась седина. В карих глазах перетекали, переливались мириады оттенков, словно морские волны во время шторма. В руках отец держал единственный бутон розы с почти бесцветными лепестками, лишь по краям окрашенными в светло-лиловый.
– Где Ирса? – спросила Шахразада, уже не скрывая тревоги.
