Наконец заиграла музыка. На сцене появились танцоры, одетые в черные трико, поверх белой краской были нарисованы кости. Включились специальные лампы, и теперь на сцене были уже скелеты, выкрикивающие, как заведенные, зловещую фразу: Berlin, dein Tanz ist dein Tod![1]
– Лени, ну как, – ты жива? Горы лечат? Кто был на этот раз? – прокричал ей Эрик.
– Хекмайер, ты наверняка о нем слышал!
– Это же убийца скалолазов! Он сказал тебе хоть одно нормальное слово? И вообще, заметил, что ты девушка? Или писал при тебе со скалы?
Заведение было переполнено. Несколько полуподвальных помещений, соединенных между собой, освещалось лишь свечами. Стены были обиты синим шелком, столик, где ее встретили друзья, был самым дальним от сцены. Кабаре Tanzfest уже второй год удерживало статус наимоднейшего столичного заведения, вдобавок тут выступал лучший в городе квартет саксофонистов – с особым, как говорили, берлинским звуком. Их фирменным номером был похоронный фокстрот Todentanz.
– Хекмайер отличный тип, – вступилась Лени за своего инструктора. – Правда, он действительно чуть меня не угробил, когда мы спускались с Гульи. Вы же знаете, это настоящая Teufelspitze, не гора, а гигантская игла. Хекмайер шел в связке последним и вдруг сорвался. Я уже и с жизнью попрощаться успела. Но он как-то сумел ухватиться за уступ, и вот я с вами, парни.
– Лени, ты будешь жить до ста лет, – пообещал Георг.
– А мне не нравятся круглые даты, – улыбнулась Лени. – Они всегда унылые, как искусственные цветы.
– Тогда до ста одного, и выпьем за это быстрее!
Музыканты заиграли Das Herz eines Boxers – «Сердце боксера», хит этой осени.
Вообще-то песня была старая, Лени ее помнила по едва ли не первому в Германии звуковому фильму – «Любовь на ринге». Главную роль там исполнял молодой боксер Макс Шмелинг, по сценарию он влюблялся в роковую красавицу, которую достоверно играла ее подруга Ольга Чехова, и вся карьера боксера катилась кувырком. Парень он был простой, открытый, мать торговала овощами, а тут на тебе – femme fatale. Тренера его предупреждали: боксер должен бежать от любых искушений, мирская жизнь не для него, ему нельзя ничего из того, что он желает, и т. д. Не дай бог его сердце займет красавица – тогда уж точно не будет ему места на ринге!
Собственно, из этого сомнительного предупреждения и состояла песня – куплеты по очереди пели тренера своими физкультурно-декадентскими тенорами, а припев сексуально рычал сам Макс. В этом году подзабытый музыкальный номер переписали специально для грампластинок, и на то были причины – Шмелинг вдруг превратился в национальную гордость.
Изюминкой местного исполнения было то, что во время припева на столики всегда забирались мужчины и с выражением пели:
Das Herz eines Boxers kennt nur eine Liebe:
Den Kampf um den Sieg ganz allein.
Das Herz eines Boxers kennt nur eine Sorge:
Im Ring der Erste zu sein.
Und schlägt einmal sein Herz für eine Frau
stürmisch und laut:
Das Herz eines Boxers muss alles vergessen
Sonst schlägt ihn der Nächste knock out!
[2]Побеждал не тот, кто пел правильней, а тот, у кого было правильней лицо. Лучше, чтобы на нем был хотя бы один шрам. Ну и, конечно, голос тоже должен соответствовать: быть низким и, по возможности, грубым.
Из всей ее компании под этот образ никто не попадал. Все были молоды и красивы, их будто бы кто-то долго подбирал друг к другу, но при этом они оставались абсолютно разными: и по масти, и по характерам, и по темпераменту. Эрик – самый жизнелюбивый, как Кот в сапогах. Георг, наоборот, самый немногословный – его речь часто напоминала ультиматумы, переданные по телеграфу. Макс был самый талантливый, но с ним приходилось сложнее всего. А Вальтер самый правильный. И самый влюбленный.
С четверкой Лени познакомилась в горах, когда она только-только начинала кататься на лыжах, и они стали ее первыми наставниками.
Эрик катался лучше всех, своим гибким телом владел превосходно и спешил об этом сообщить каждой встретившейся девушке. Его неутомимый любовный компас и вывел всю четверку на Лени, едва она появилась утром на склоне для начинающих.
Георг, единственный из них, носил усы и мог бы запросто сыграть шекспировского героя, лицо у него было выразительное и не совсем европейское. Держался всегда прямо, так могли бы скатываться с горы Людовик XIV или, на худой конец, Кромвель.
Макс походил на сбежавшего с галер молодого раба. При условии, что в рабство его отдали совсем маленьким мальчиком, прикончив родителей-аристократов. Высокий и жилистый, с короткой стрижкой, он, как одержимый, с утра до вечера забирался на самые крутые подъемы и летел с них сломя голову.
Вальтер вообще имел шанс всю жизнь ничего не делать, подставляя свою красивую шевелюру парикмахерам на самых важных чемпионатах по художественной стрижке. Пепельный блондин, которого природа по ошибке наградила как минимум тройной дозой буйных волос. По правде говоря, и фигурой он был хорош, особенно когда надевал синие, обтягивающие рейтузы с лампасами и белоснежный свитер домашней вязки.
Все они работали архитекторами в бюро у Альберта Шпеера и проектировали новую столицу рейха – GERMANIA. Лени не видела их давно – почти год. Все это время она просидела в монтажной, собирая свой фильм по четырнадцать часов в сутки, без праздников и выходных. И лишь недавно решилась сделать перерыв, чтобы съездить в горы, – зная, что только там сможет полностью освободить голову. После многолетних занятий танцами Лени быстро освоила подъем на горные вершины. Тело ее не подводило, нужно было быть просто очень внимательной, чтобы не сорваться. За этим занятием все лишние мысли отступали, и она возвращалась в город с ясной головой и полная сил.
Пятым из ее друзей был американец, он жил в Берлине уже полтора года. Во время Олимпиады американское посольство устроило выставку его картин, где героями выступали одни лишь мускулистые атлеты. Это было неудивительно, Хьюберт и не скрывал, что любит молодых людей, а не девушек, называя себя красивым словом «гей». У него оказался великолепный вкус, когда-то он сам танцевал и работал хореографом. Все это и, конечно же, вера в совершенство мужского тела объединяла его с Лени.
Почему-то для него она сделала исключение – Хьюберт мог посещать ее в монтажной, наряду с ближайшими коллегами. Для всех остальных вход туда был закрыт: и для партнеров по кинопроизводству, и для нудных функционеров, даже мать и любимый брат не имели права ее там тревожить.
Американец пользовался своим правом почти каждый день, стесняться было не в его характере. Часами сидел рядом и разглядывал отобранные куски пленок – их Лени вставляла в рамы с большими, освещенными изнутри опаловыми стеклами.
