В убаюкивающий ровный перестук колёс далёкого поезда вклинился другой звук: кто-то негромко и неровно забарабанил в окно. Виктору поначалу сквозь сон почудилось, что на подоконник, на цинковое покрытие которого он днём насыпал хлебные крошки и семечки, сели птицы, стали клевать еду. Но ведь ночь, какие птицы?… Виктор поднялся с постели, накинул халат, подошёл к полутёмному ещё окну. Глянул на настенные хозяйские часы – полвторого.
За окном – Виктор поначалу усомнился, вглядывался – но, нет, всё верно, это она, Юля Зенина. Её лицо, подсвеченное яркой лампой под козырьком крыльца, казалось бледным. Девушка робко помахала рукой и глазами вопрошала: можно войти?
Виктор отворил дверь, сказал негромко:
– Здравствуй, Юля. Проходи.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич.
Он легко приобнял её за плечи, помог снять брезентовый полупустой рюкзак.
– Извините, поздновато для гостей, – смущённо начала девушка.
– Нормально. Милости прошу.
Девушка нерешительно топталась в небольшой прихожей, не решаясь войти в комнату однокомнатного деревенского домишки, который учитель снимал у местных жителей. Это была переделанная под жильё бывшая хозяйственная пристройка с небольшой печкой.
– Проходи, Юля. Не ждал, но всё равно рад тебе.
На ней были два раза подвёрнутые снизу джинсы, свитер, пыльные грубые ботинки, какие выдают рабочим на заводах и стройках. Она повзрослела за прошедшие без малого полтора года, после той драматической встречи на опушке леса. И сейчас она не пошла домой, хотя покойная мать оставила ей вполне годный пятистенок, который пустовал… Но Виктор решил, что спрашивать пока ни о чем не будет.
– Садись, попьём чаю. Поедим давай. С дороги-то, – предложил Виктор.
Девушка кивнула, устало присела на край деревянного дивана, застеленного домотканым ковром, которым хозяева домишки снабдили сельского учителя.
Окно Виктор задёрнул плотными шторами. Вскоре на столе появились варёные яйца, хлеб, масло, помидоры. Водку Виктор решил не предлагать: как-никак бывшая ученица. Непедагогично, – подумал он и мысленно усмехнулся.
– Меню у меня холостяцкое, так что не взыщи. Ты ешь, Юля, – сдержанно улыбнулся Виктор, взглянув на девушку. Она смутилась, чуть нахмурилась, опасливо покосилась на окно – зашторено ли? Немного нервничала, видимо, не понимая, как себя вести, о чем говорить. Виктор решил подождать, когда она успокоится, поест, а потом, наверное, расскажет, каким ветром её сюда занесло, а скорее всего – вопреки каким ветрам она здесь.
Постепенно разговор завязался.
– Ты… вообще-то… домой? – спросил Виктор. – Финита ля комедия?.. Хотя, извини, какая уж тут комедия…
Девушки устало и скептически улыбнулась.
– Да уж… Виктор Николаевич, я вас прошу, умоляю – не… не говорите никому, что я здесь. Пожалуйста. Я… я освободилась по амнистии. Но… Это же деревня, так что для меня та история – ну это же позор… Понимаете?
– Понимаю. Да ты не волнуйся. Никому и ничего, ни слова. Обещаю.
– Спасибо. – Она перевела дух. Чувствовалось, что очень голодна, но сдерживала себя.
– Я выйду во двор, через вторую дверь, посмотрю, не проснулись ли хозяева. И собаку покормлю, стала рычать, учуяла, наверное, тебя… Ты ешь, Юля, не стесняйся.
Через полчаса они пили чай. Виктор слушал девушку внимательно и спокойно, не перебивая:
– Хочу, Виктор Николаевич, чтобы вы знали… Я больше здесь… не могу здесь жить… Здесь, в нашем селе. Да, я освободилась, отсидела, но… но не знаю, что делать дальше… Вот к вам… пожаловала… среди ночи. Неудобно, неловко. Но мне больше не к кому.
Виктор прикрыл на секунду глаза, поощрительно кивнул: мол, всё в порядке, правильно сделала.
– Да тебе бы поспать, – предложил Виктор, увидев, что у девушки слипаются глаза.
Юля нервно сглотнула.
– Я здесь… я немного посплю, потом ночью проведую могилку мамы. Осторожно пойду, чтобы не «засветиться»… Что дальше – не знаю. Подамся куда-нибудь. Работу найду. Я ведь, Виктор Николаевич, швея, научили, знаете ли, в колонии. Хорошие были наставники, век не забуду, – заговорила она жёстким тоном, но тут же осеклась. – Простите меня… Не пропаду. Денег на первое время хватит. Там ведь зарплату швеям платили, откладывала.
– А как ты добралась? Километров триста ведь от…
Он запнулся.
– …от твоего швейного цеха.
Девушка скептически оглядела свою одежду, ботинки.
– Вид у меня – хоть сейчас на подиум… Да уж. Ну что, сначала на попутках добиралась. Где-то, чтобы деньги сэкономить, ехала зайцем в поезде… в тамбуре, пряталась… Потом пешком через лес. Вот. Так вот прямиком к вам и притяпала, – улыбнулась. – Спасибо, что не прогнали… Ерунду я какую-то несу, Виктор Николаевич, извините.
Виктор вышел в прихожую, откуда вскоре начал доноситься шум электрического чайника. Вернулся с кипятком… но увидел, что девушка уснула, прислонившись спиной к стене. Волосы у неё были собраны в пучок и стянуты резинкой сзади, как тогда, в десятом классе… Виктор с огорчением увидел несколько седых волос среди тёмно-корчиневых. И это в двадцать лет… или сколько ей сейчас…
Он принёс подушку, накрыл Юлю пледом. Две кошки, чёрная и серо-белая, ревниво поглядывали с печки на нежданную гостью. Печка была холодной – шло лето, заканчивались каникулы, и скоро Виктору надо было продолжить преподавание в местной школе.
– Разбудите меня, пожалуйста, в три часа ночи, – сонным полушёпотом попросила девушка.
– Хорошо. Спи.
Всё началось два с лишним года назад. Скрипели и ныли деревянные колеса телеги, шевелились, покачивались на ходу две плетёные корзины, наполненные доверху тёмно-фиолетовым сливами.
Он сидел рядом с возницей, с лёгкой досадой рассматривал свои запылённые брюки и туфли и ощущал, что рубашка стала несвежей и мятой. Но все равно после четырёхчасовой тряски в автобусе он радовался и свежему воздуху, и тишине, а главное – предчувствию нового этапа своей жизни. Он хотел отдохнуть от города, от постоянных указаний отца и навязчивой заботы матери, расстроивших в конце-концов его свадьбу, поссоривших с невестой. Виктор устал от друзей и подружек, которые стали раздражать своей неизменностью, застылостью в своих повадках, шутках, мыслях… Телегу тряхнуло. «На этой карете прошлого далеко ты не уедешь, Витя!» – перефразировав известное выражение из пьесы Горького, выставил он мысленно вердикт своим перспективам, но не всерьёз, а веря в противоположное.
Возница понукал лошадей, хлестал обеих кнутом.
– Ты это… поешь слив-то, – хмуро позаботился о пассажире пропечённый солнцем дядька с проступающей седой щетиною; казалось, его щеки были присыпаны солью. – Ешь, ешь, для своих не жалко. Учителем, значит? Это ж как ты к нам попал-то? – без лишних церемоний поинтересовался возница.
