Владимир Дулга - За озером Байкал

Ушедший мир и события глазами маленького человека познающего себя.

Наверное, в жизни каждого человека наступает такой момент, когда он с горечью начинает понимать, что большая часть главных событий в его жизни, к сожалению, осталась далеко позади. Прожитые годы, особенно детство, представляется ярким и красочным. Впечатления детских лет, периода познания мира, остаются надолго, на всю оставшуюся жизнь. Хочется вернуться туда, где его окружали добрые и любящие люди, верные друзья без лучиков морщинок у глаз и седых висков. Юная заботливая мама, стройный и добрый отец. Чтобы вновь, как в детстве, ощутить себя маленькой частичкой этого огромного мира.

Каждый человек начинает воспринимать происходящее с разного возраста. Одни помнят себя совсем крохотными, другие начинают ощущать мир с момента каких-то важных событий и дат.

Володя помнил себя, наверное, лет с пяти. Как он сейчас понимает, его родители жили в небольшом старинном уральском городе. Некогда славящемся своими знаменитыми купеческими ярмарками и выставками породистых лошадей. Незадолго до его появления на свет, семья получила небольшую квартиру, почти в центре, недалеко от городского рынка. В усадьбе, ранее принадлежавшей известному в Сибири и на Урале, богатому промышленнику.

Детская память воскрешает громадный пустынный двор, окружённый жилыми и хозяйственными постройками. Дворника – мрачного татарина Рашида, с курчавой черной бородой в брезентовом фартуке с неизменной метлой в руках. Запомнился он ещё и потому, что называл дворовые постройки интересными и непонятными словами:

– Маленький одноэтажный домик справа от тяжёлых кованных въездных ворот, где он проживал со своей многочисленной семьёй, назывался «дворницкой». Крепкие бревенчатые сараи по правому периметру двора – «амбарами», там же находились двухэтажные «каретные». Слева от ворот, примыкая к ним, двухэтажное кирпичное здание, носящее название «заезжей». «Заезжая» имела два входа – с улицы, с высоким резным крыльцом, и со двора, менее помпезное, с крутыми деревянными, обшарпанными ступенями. Рядом с ней располагались, тесно прижавшиеся друг к другу, маленькие одноэтажные домики, называемые «людской». В глубине двора, прямо против въездных ворот, на фоне деревьев тенистого парка, возвышался красивый белый двухэтажный дом. С широким крыльцом, украшенным каменными шарами, стеклянными, ажурными дверями и просторной лестницей на верхний этаж. Этот дом Рашид называл «барским» или «хозяйским».

Володины родители жили на втором этаже «заезжей», в небольшой угловой комнате с двумя окнами, выходящими на соседнюю улицу. Домой можно было попасть, поднявшись по крутой лестнице со двора, миновав длинный общий коридор. В коридор выходило множество дверей, там же стояли разнокалиберные столы с керосинками и керогазами. Всех многочисленных соседей Володя не запомнил, хорошо знал он только ближайших. Напротив жили две девочки, возрастом постарше, с которыми его иногда оставляла мама, уходя надолго по своим маминым делам. Маму девочек он почему-то не запомнил, но отца помнил хорошо. Его звали Пётр Маркович, это был полноватый невысокий мужчина с круглым добрым лицом. Он носил такую же форму, как Володин папа, только на погонах у него было не три маленьких звёздочки как у отца, а две больших. У них было три комнаты, и девочки иногда угощали его конфетами.

Дальше по коридору, по той же стороне, жила перекормленная рыжая конопатая девчонка его возраста, выбражуля и жалобщица, её звали Люсей. Люськина мама, худая тетя в цветастом ярком халате, с какими-то накрученными на волосах железками, постоянно ругалась со всеми в коридоре громким писклявым голосом. У Люси был папа, не похожий на неё, но, такой же, рыжий. Краснолицый, толстый в подтяжках дяденька, который тоже носил военную форму. Но петлицы у него были не голубого цвета, как у папы и Петра Марковича, а красные, как его лицо. Он ни с кем не разговаривал и был очень важным. Через стенку от них жила женщина с интересным именем Циля, она была всегда красиво одета, с нарисованными бровями и яркими губами. Тётя Циля жила одна и работала машинисткой в военном учреждении, по вечерам к ней часто приходили гости, и было слышно, как за стеной тихонько «тренькала» гитара.

Обычно, на следующий день, она угощала маленького Володю шоколадными конфетами. Когда она наклонялась к нему, он ощущал тонкий запах её дорогих духов. Конфеты Вовка не любил, но брал и складывал в тумбочку за шторкой кухни. Потом вечером, вместе с мамой и папой они пили чай. Дальше по коридору жила полная и добрая тётя Глаша, она была бабушкой двух мальчиков-близнецов и на её попечение, обычно, оставляли всю играющую во дворе детвору. В коридоре, у входа, под ничейной этажеркой, жила общая дворняжка по кличке Жучка, её кормили все понемножку, кто, чем мог. В благодарность за это, она громко и яростно облаивала всех чужих, зашедших на этаж.

Во дворе были вкопаны столбы, на них натягивали верёвки и женщины сушили бельё. Чтобы оно не таскалось по земле, веревку подпирали обрезками железных труб. Однажды зимой, вечером, мама постирала бельё и собралась идти его вешать, Вовка с разрешения мамы, увязался следом, быстро оделся, и они отправились во двор. Он ещё никогда так поздно не выходил на улицу. На знакомом дворе было непривычно тихо и настороженно, высоко в тёмном небе огромным шаром висела жёлтая луна. Если хорошо присмотреться, можно было увидеть на её бледном лице глаза, нос и рот. Точно такие же, как на новогодней открытке, засунутой в квартире за рамку зеркала. Мама развешивала, уже успевшее схватиться морозом, пахнущее свежестью бельё, и попросила сына подержать трубу, подпиравшую верёвку. Вовка стоял с трубой в руках, задрав голову, с удивлением рассматривая лицо, бегущей за облаками луны. Тяжёлая, замёрзшая труба противно холодила руки, и он засунул их дальше в рукава пальто. Вовка сам не знал, откуда к нему пришла глупая мысль лизнуть трубу. Наверное, он решил попробовать, чем отличается холод трубы от холода стаканчика с мороженным, который мама покупала ему прошлым летом в парке. Высунув язык, Вовка притронулся к трубе, язык мгновенно прилип. Заорав благим матом, он отдернул его, на трубе осталась маленькая полоска кожи, резанула сильная боль, во рту стало солоновато горько. Бросив трубу, закрыв руками рот, он громко замычал, уткнувшись в мамины колени, из глаз сами собой брызнули слёзы.