Посвящается тому, кто вернул меня к жизни
Все персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными людьми является случайным.
Кровь из носа
Наш дом стоял недалеко от выезда из города, в небогатом частном секторе. Сам частный сектор представлял собой довольно унылое зрелище: старые деревянные жилища с древними обитателями. В этом пейзаже встречались и дома, обшитые сайдинг-панелями молочного цвета. В одном из таких жили мы.
На дворе стоял ноябрь. В одной лишь рубашке, джинсах и носках я выскочила во двор, пытаясь оторваться от разъяренного отчима с ножкой от старого стола. Главная цель – перелезть через забор к соседям – старикам, которым примерно 70-80 лет. Как они меня могли защитить – мало волновало. Только казалось, у этих малознакомых мне людей будет безопаснее, чем дома.
Я взбираюсь по мешкам с цементом, чтобы дотянуться до забора и внезапно чувствую резкую тупую боль в затылке, заставляющую меня потерять координацию. Момент – я лежу на холодной ноябрьской земле, покрытой инеем. На секунду я не поняла, что происходит. Голые деревья угрожающе тянули замерзшие ветки к холодному небу. Оно было пустым и серым, как будто в нем увядала сама жизнь. Еще мгновение – и я обнаружила рядом с собой злосчастную ножку стола.
Я услышала его шаги. Он приближался. Невозмутимо и угрожающе. Попытка встать была прервана его ногой на моей груди, прижимающей меня к земле.
– Сучка ты такая, думала, убежишь от меня? – в голосе слышался зверь, рвущийся наружу через человеческую плоть и разум.
– Мне больно…, – еле слышно сказала я без надежды на то, что он отступится. Он надавил сильнее.
– Еще раз попытаешься отключить телефон вне дома – я придушу тебя, тварь. Тебе ясно?
– Ясно, – еле слышно и покорно отвечаю я.
Так и живем.
Я испытываю мощный внутренний протест, когда говорят, что семья – главная ценность в жизни человека. Кажется, домашние насилие в этом случае игнорируется или попадает под формат «бьет значит любит». Что ж, такая логика с натяжкой подходит под главенство семейных ценностей.
Почему мы так живем?
Мать ушла от отца, когда мне было 11, а моему брату – 2, к своему любовнику, с которым они вскоре поженились. Хлопнув дверью, она сказала, что отец на протяжении всего их союза был «рогатым», и что мы – не его дети.
Его терпению можно было только завидовать. Моя мать часто истерит из-за мелочей, плачет, орет. Папа говорил, что «это просто сложный период в жизни», хотя мне казалось, что этот период длится всю ее жизнь.
Отец любил ее, но в какой-то момент устал. На протяжении 2 последних лет жизни орать стали оба, но с разницей в том, что папа срывался на нас лишь несколько раз. В отличие от матери он умел контролировать себя. А те несколько раз… никто не идеален, и это нормально.
Когда мама с папой разошлись, мы переехали к ее любовнику, он же будущий муж, – Стас.
Он никогда не пытался нам с маленьким братом Костиком понравиться. Вел себя не показательно для подрастающего поколения еще с тех пор: выражался крепким словом при нас, пил, курил на наших глазах так, будто бы мы его приятели; нормальным делом было получить неслабый подзатыльник просто за то, что посмотрел на него не так.
Когда Стас скрылся за углом дома, я тихонько поднялась с земли. На животном уровне мне было страшно спровоцировать звуки, на которые он мог отреагировать и вернуться. Но листва не шуршала; она была холодной и мокрой, часть пристала к одежде. Теперь я по-настоящему ощутила суровость промозглого ноября: все тело била неконтролируемая дрожь из-за холода, что вонзился сотнями копий. Попыталась пошевелить пальцами ног, не понимая, в каком состоянии ступни, но я их почти не чувствовала.
Я поплелась домой в надежде, что он не запер дверь. Нередко после подобных инцидентов мне приходилось карабкаться по трубе на 2 этаж в свою комнату через окно. Каково же было мое облегчение, когда она так легко поддалась. Слава богам! Впервые за долгое-долгое время я испытала радость от того, что дома.
В этой доме была на удивление маленькая прихожая. Почти как предбанник. Стены были обиты лакированным деревом и неустанно посылали «привет» из начала 00-ых. Тусклая желтая лампочка не добавляла оптимизма этому интерьеру. Слева располагалась кухня-гостиная в таких же желто-коричневых тонах и оттенках. Мне никогда не нравилось это место.
Мать, как обычно, смотрела отечественные сериалы по телеку. Экран освещал темную «запущенную» комнату: где попало валялись рубашки Стаса, на кофейном столике образовалась горка немытой посуды, а подле матери валялась пустая банка с антидепрессантами. Она принимала их уже лет 10. Поначалу, когда мы жили с отцом, мать обходилась одним курсом раз в год-полтора. После рождения близнецов прием таблеток стал бесконтрольным. Я перестала обращать на это внимание ровно так же, как и она на мою жизнь.
Заметив меня, бредущую неуверенной, пошатывающейся походкой, она перевела на меня невидящий взгляд:
– Э-э, ты чего еле ползешь? И почему ты грязная, как свинья?
– У благоверного своего спроси, который запустился мне ножкой стола в голову.
– А-а-а, – неуверенно произнесла она, – за дело, значит. Нечего телефон отключать в него дома. Если с тобой что-то случится, мы об этом по крайней мере узнаем.
Мне нечего было на это ответить.
Наши телефоны должны быть всегда при нас, но не дома. Дома их использование запрещено и карается в лучшем случаем матюками с ядовитой слюной, которой Стас невзначай плюется, когда орет.
На телефонах установлена программа, позволяющая определять местоположение, прослушивать нас в любое время, удаленно подключаться к системе.
Если мы самостоятельно вне дома отключаем телефон, то первое подозрение – мы что-то замышляем: побег из дома, туки-туки в полицию или что-то незаконное.
Паранойя – страшное дело. Или это такая форма садизма?
Можно подумать, что Стас работник органов, крутой ФСБшник, но нет. Он обычный владелец небольшого бизнеса – сети автосервисов по области, но со связями, где надо. Поэтому, когда я еще зарекалась об обращении в надлежащие органы, он говорил: «Да кто тебе поверит? Кто ты такая? Сопля зеленая, и больше никто. А у меня авторитет. Я позвоню ментам и скажу, что ты сама себя калечишь, депрессия подростковая, сложный период. И они тебя заберут в психушку. Кто кого еще тут застучит…»
Появившись в своей комнате, я застала Костика. Он сидел в узком проеме между стеной и кроватью, подживая колени к груди, погруженный в себя.
– Костян, что ты тут делаешь? Иди к себе давай, мне нужно переодеться и душ.
– Он снова орал на тебя. И бил. Я видел, как он швырнул ножку. Не надо было тебе убегать, – он беззвучно и горько заплакал. Бедный ребенок. Этот тиран искалечил его психику целиком и полностью.
