Теневой ресурс педагогики. В одном чеховском рассказе прокурор окружного суда Евгений Петрович Быковский, узнав от гувернантки, что его семилетний сын Серёжа курит, встаёт перед необходимостью принять какие-то педагогические меры. Приводятся его отвлечённые размышления на тему, «как ещё мало осмысленной правды и уверенности даже в таких ответственных, страшных по результатам деятельностях, как педагогическая, юридическая, литературная…». Изображаются его растерянность: «Что же я ему, однако, скажу?», беспомощность в переборе педагогических приёмов: «Прежде, в моё время, эти вопросы решались замечательно просто – всякого мальчугу, уличённого в курении, секли. Теперь же эти средства представляются ничтожными и безнравственными». Отмечается его осведомлённость в теоретических вопросах педагогики: «Становясь на почву логики, современный педагог старается, чтобы ребёнок воспринимал добрые начала не из страха, не из желания отличиться или получить награду, а сознательно.». С юмором описывается его полнейшая неспособность убедить сына в недопустимости курения: «Вот тут и пори его. Вот тут и изволь измышлять наказания. Нет, куда уж нам в воспитатели лезть.».
«Пробило десять часов.
– Ну, мальчик, спать пора, – сказал прокурор. – Прощайся и иди.
– Нет, папа, – поморщился Серёжа, – я ещё посижу. Расскажи мне что-нибудь. Расскажи сказку.
– Изволь, только после сказки – сейчас же спать…
В свободные вечера Евгений Петрович имел обыкновение рассказывать Серёже сказки. Как и большинство деловых людей, он не знал наизусть ни одного стихотворения и не помнил ни одной сказки, так что всякий раз ему приходилось импровизировать. Обыкновенно он начинал с шаблона “в некотором царстве, в некотором государстве”, далее городил всякий невинный вздор и, рассказывая начало, совсем не знал, каковы будут середина и конец. Картины, лица и положения брались наудачу, экспромтом, а фабула и мораль вытекали как-то сами собой, помимо воли рассказчика. Серёжа очень любил такие импровизации, и прокурор замечал, что чем скромнее и незатейливее выходила фабула, тем сильнее она действовала на мальчика.
– Слушай, – начал он, поднимая глаза к потолку. – В некотором царстве, в некотором государстве жил-был себе старый, престарелый царь с длинной седой бородой и… и с этакими усищами. Нус, жил он в стеклянном дворце, который сверкал и сиял на солнце, как большой кусок чистого льда. Дворец же, братец ты мой, стоял в громадном саду, где, знаешь, росли апельсины. бергамоты, черешни. цвели тюльпаны, розы, ландыши, пели разноцветные птицы. Да. На деревьях висели стеклянные колокольчики, которые, когда дул ветер, звучали так нежно, что можно было заслушаться. Стекло даёт более мягкий и нежный звук, чем металл. Ну-с, что же ещё? В саду били фонтаны. Помнишь, ты видел на даче у тёти Сони фонтан? Вот точно такие же фонтаны стояли в царском саду, но только в гораздо больших размерах, и струя воды достигала верхушки самого высокого тополя.
Евгений Петрович подумал и продолжал:
– У старого царя был единственный сын и наследник царства – мальчик, такой же маленький, как ты. Это был хороший мальчик. Он никогда не капризничал, рано ложился спать, ничего не трогал на столе и. и вообще был умница. Один только был у него недостаток – он курил.
Серёжа напряжённо слушал и, не мигая, глядел отцу в глаза. Прокурор продолжал и думал: “Что же дальше?”/ Он долго, как говорится, размазывал да жевал и кончил так:
– От курения царевич заболел чахоткой и умер, когда ему было двадцать лет. Дряхлый и болезненный старик остался без всякой помощи. Некому было управлять государством и защищать дворец. Пришли неприятели, убили старика, разрушили дворец, и уж в саду теперь нет ни черешен, ни птиц, ни колокольчиков. Так-то, братец.
Такой конец самому Евгению Петровичу казался смешным и наивным, но на Серёжу вся сказка произвела сильное впечатление… его глаза подёрнулись печалью и чем-то похожим на испуг; минуту он глядел задумчиво на тёмное окно, вздрогнул и сказал упавшим голосом:
– Не буду я больше курить.
Когда он простился и ушёл спать, его отец тихо ходил из угла в угол и улыбался.
“Скажут, что тут подействовала красота, художественная форма, – размышлял он, – пусть так, но это не утешительно. Всё-таки это не настоящее средство. Почему мораль и истина должны подноситься не в сыром виде, а с примесями, непременно в обсахаренном и позолоченном виде, как пилюли? Это ненормально. Фальсификация, обман. фокусы.”.
Вспомнил он присяжных заседателей, которым непременно нужно говорить “речь”, публику, усваивающую историю только по былинам и историческим романам, себя самого, почерпавшего житейский смысл не из проповедей и законов, а из басен, романсов, стихов.
“Лекарство должно быть сладкое, истина красивая. И эту блажь напустил на себя человек со времён Адама. Впрочем. Быть может, всё это естественно и так и быть должно. Мало ли в природе целесообразных обманов, иллюзий.”.
Он принялся работать, а ленивые, домашние мысли долго ещё бродили в его голове.» (А. П. Чехов. «Дома»).
Заменим «прокурора» на «педагогическую науку» и получим изумительную по глубине и точности изображения картину сегодняшнего состояния этой науки. Подобно прокурору, она имеет свои убеждения: «Становясь на почву логики, современный педагог старается, чтобы ребёнок воспринимал добрые начала не из страха, не из желания отличиться или получить награду, а сознательно». Подобно прокурору, она время от времени самокритично подвергает сомнению собственные методы: «Не то! Совсем не то!..». Подобно прокурору, она догадывается, «какую неразумную подкладку нередко имеет… разумная деятельность и как ещё мало осмысленной правды и уверенности даже в таких ответственных, страшных по результатам деятельностях, как педагогическая, юридическая, литературная.». Подобно прокурору, она постоянно убеждается в существовании своего рода «теневого ресурса» педагогики – неких безотказных воспитательских приёмов, эффективность которых неизмеримо превосходит весь профессионально-педагогический инструментарий: «…тут подействовала красота, художественная форма.». Подобно прокурору, она остаётся неколебимой в своём “научно-методологическом” отношении к этим приёмам: «Всё-таки это не настоящее средство. Это ненормально. Фальсификация, обман, фокусы.». И подобно прокурору же, она позволяет себе широту взгляда на вещи, но – уже за пределами собственной профессиональной сферы, на уровне «ленивых домашних мыслей»: «Впрочем. быть может, всё это естественно и так и быть должно. мало ли в природе целесообразных обманов, иллюзий.».
