Город Орхолт, 2031 год. Био-морфологический институт.
Меня зовут Смоль и никак иначе. Врачи пробовали называть меня другими именами, но все их попытки ухнули в лесную чащобу – утром я был Новаком, а по окончанию ночи – Вишневским. Чужая память отказывалась держать в себе моё имя, как если бы вы пытались прикрепить мёртвый лист к ветке расцветающего по весне дерева. И я представился Смолью, чтобы от меня отстали. С момента своего появления здесь я чувствовал себя птенцом неизвестной породы, который вылупился в инкубаторе вперёд всех остальных яиц.
Я мог бы придумать себе дыру и сбежать в неё, но параллельно с этой безошибочной мыслью какой-то нелепый внутренний голос взвизгивает во мне решительно и бойко: «Нет, не смей! В любом другом месте тебе откажут в покое, да и сбежав, ты подставишь людей, работающих здесь!» И как в доме повешенного не говорят о веревке, так и я не рефлексирую о побеге – даже про себя. Это место мне друг – оно щедро на еду и тактично в заботе обо мне. Порой кажется, даже если бы мне стало совсем невтерпёж, и я бросился на кого-то из санитаров с кулаками, подобно пьяному дебоширу, размазывая по лицу хмельные грязные слезы дурацкого страдания, меня бы просто уложили обратно в постель, стараясь не причинить ненароком вреда.
Моя палата – это врата Винвуда, украшенные не граффити, а вырезками из дешёвых журналов и плевками в потолок. Если меня нет в ней, то я свободно хожу всюду среди смеха персонала, как ходят по лесу или на ветру, но стоит мне встретиться с кем-то взглядом, как этот взгляд зарастает льдом. Обо мне говорят только в третьем лице – Смоль плохо спит, у Смоля судороги по ночам, как Смоль умудряется так долго ковыряться в своей тарелке, камон!
Единственный шанс для меня выстрелить из всех орудий – это разговор с моим лечащим врачом. В отражении стёкол его очков я чувствовал себя как в камере-одиночке. Порой на них, как на натянутом экране, воспроизводились мои сны, рождались из пуганой мозговой подкорки. Хотя, чего мне бояться теперь? Я неуязвим, потому что я – беспамятство. Но я собираюсь добровольно расстаться со своим бессмертием. Стать тем, что сохранит в себе медицинская карточка. Поймите, Божья мысль о реке есть сама река.
«Был этот день его последним днём, средь медсестёр и слухов; его тела провинции отважились на бунт, вмиг опустели площади ума, молчание заполнило окраины. Всё замерло. Он становился речью.»
– Когда меня выпустят?
– Вы не знаете, откуда вы, но хотите обратно? Что если у вас нет дома?
– Дом не возьмётся сам из ниоткуда к тому времени, когда вы закончите всё и отпустите меня. Чем раньше я отсюда выйду, тем больше мотивации у меня сохранится для решения жилищного вопроса. Любое место в длительном пребывании утомляет, приводит к отупению и безразличию. Пустой и будничный самоповтор рано или поздно будет соперничать с успехами в лечении. Где я нахожусь?
– Вы находить в сомнологическом отделении.
– Где находится сомнологическом отделение? В каком здании?
– В просторном и кирпичном, – он отваживается криво подмигнуть мне, и тут же прячется обратно в своей скорлупе строжайшей секретности. Но я не продолжаю стоять на своём:
– Это… Больница?
– Частная клиника. У нас вышло маленькое недофинансирование. Здание заморозили – всё ещё не продали, но прогнозы не из лучших. Нас хватает только на проблемы со сном и лечение расстроенных ожиданий. Кстати, как у вас со снами сейчас?
Хорошо. Сон у меня только один, но его много. Он словно малахольный плющ на развалинах замка. Странно, что он не прижился в любой другой голове и выбрал конкретно мою. Неизменное сновидение начинается в просторном и светлом холле, сделанном как будто из песка или зубного порошка. Голоса – и те чётче слышишь в ушной раковине моря. Где-то вдалеке заунывно трещит телефон, скорее всего, в мире реальном… Знаете, я никогда не просыпался раньше положенного времени, как будто внутри меня есть сито для посторонних звуков. Так вот, изнутри это место похоже на огромную летучую мышь. Наискосок к центральной части примыкают два крыло блока – мужское и женское отделение. Все двери здесь не то, чему они кажутся – они с деревянной наружностью и со стальной изнанкой.
– Вы не пытались вернуться? Подёргать дверь, выйти на улицу?
