На мамин день рождения пришло много взрослых. Тётя Стелла, тётя Мила, дядя Гена и другие знакомые – человек пятнадцать. Все они пришли без детей. Может, это и к лучшему. А то навяжут какую-нибудь мелкую соску, и развлекай её весь вечер как вшивый бимбо.
Но сидеть за столом со взрослыми мне тоже быстро наскучило. Все поздравляли маму, и тётки трепались о мелировании волос, а мужчины – о новом «Гюнтере» дяди Бори. Папа смешивал дамам коктейли, разливал коньяк и водку с двух рук – «по-македонски», – гости закусывали салатами, пирогом и копчёной скумбрией. И я видел, что дядя Женя с дядей Борей стесняются рассказывать при мне эротические анекдоты. Вот батхеды. Они просто не в теме, какую пошлятину пацаны несут на перемене в нашем школьном туалете.
– Виталик, может, к себе пойдёшь? – тактично сказала выпившая мама.
Я согласился, что пойду. Тётя Надя отрезала мне на кухне кусок торта и насыпала целый карман конфет. На ней были чёрные блестящие шёлковые брюки, очень тесные. Когда тётя Надя поворачивалась задом, сквозь брюки проступали классные трусики-верёвочки, будто в стринги запихали два чёрных воздушных шара, они раздулись и рвутся наружу. Дотронешься – взорвутся.
Я хотел сказать об этом тёте Наде, но на кухню заглянул дядя Стас и тоже увидел отпечаток трусиков под брюками, звонко шлёпнул тётю Надю и засмеялся. Попа у тёти Нади не взорвалась, но загудела как индейский бубен. Она сказала:
– Дурак, не при Витальке же!
Ой, будто я не видал, как женщин по заднице шлёпают! Всего минуту назад дядя Женя подмигивал мне и хватал за попу выходящую из туалета тётю Любу Журавлёву.
Тётя Люба очень красивая. Лицо у неё накрашено как у западной рок-звезды, на манер Марселы Бовио, солистки готов «Stream of Passion». Ресницы обведены объёмной тушью, рисунок бровей копирует ночные молнии, на щеках лежат персиково-матовые румяна. Белые волосы сложены в башню, губы облиты тёмно-вишнёвой помадой и похожи на две шоколадных конфеты.
У тёти Любы чёрная искристая блузка-корсет, на полных ногах – короткая рыжеватая полушерстяная юбка в облипку и капроновые колготки светло-лимонадного цвета. Колготки сидят плотно, без единой складки, коленки и ляжки тёти Любы сверкают от лайкры как большие стеклянные бутылки. Я чуть-чуть позавидовал нахальному дяде Жене. Женские колготки здорово скользят под рукой, их интересно гладить.
Дядя Женя влез Любови Петровне высоко под юбку, но она сказала ему плохое слово. То есть Любовь Петровна сказала, а не юбка. «Отвали, Евгений Георгиевич, иди приставай к своей суходранке».
Что такое «суходранка», я не знаю. С конфетами и тортом я ушёл в папину с мамой спальню, включил ночник, завесил штору и уселся за ней на подоконник.
Прошлыми вечерами я гамал в онлайне в «Героев меча и магии», но сегодня чувак под ником Балбит захватил у меня сразу два города, поджёг верфь и вдобавок проклял мой ударный отряд демонов. Снимать проклятие, отбивать города и восстанавливать всё заново – это, доложу вам, такая волынка… Даже вталово браться.
Я поставил на колено блюдечко с тортом, слизнул тающий крем. Люблю тут сидеть, потому что эта сторона дома выходит на проспект, а за ним парк. Ходят трамваи, гуляют люди. Меня никто не видит, а я за всеми пасу из укрытия.
В соседней комнате, где гости, открыли окно. Все звенели посудой, смеялись и поздравляли маму. Потом кто-то закричал «недогон!», и папа с дядей Геной сбегали ещё за водкой. Потом была музыка, шум и ничего не разобрать, но я понял, что взрослые уже ссорятся. Значит, водка начала действовать.
Скандал устроили тётя Люба с тётей Стеллой. Они орали друг на друга, а остальные орали на них. Вдруг кто-то завизжал, со стола посыпались тарелки, гости сцепились между собой и выкатились в коридор.
– Врежь этой потаскухе! – кричала тётя Надя, а дядя Стас и тётя Вера страшно матерились. Судя по топоту, в коридоре сражался легион римских гладиаторов и пара медведей.
– Господа, я полагаю, надо всё-таки цивилизованно… – убеждал дядя Боря, но в общей свалке его было почти не слышно.
– Уберите от меня эту проститутку! Свяжите её, она мне глаз чуть не выбила! – откуда-то подзуживала тётя Стелла и выла с безопасного расстояния.
Громкие голоса приблизились. Дверь в комнату с треском распахнулась, и гости втащили пьяную тётю Любу Журавлёву в короткой юбке. Её лицо было перекошено от ярости, зато ноги в капроновых колготках лимонадного цвета по-прежнему сверкали как большие стеклянные бутылки. Благородная высокая причёска разлохматилась и падала ей на ресницы тяжёлыми сосульками.
Я уже говорил, что тётя Люба пришла к нам в чёрной атласной блузке, имитирующей старинный корсет. Блузка оставляла плечи голыми, сзади между лопаток у неё шла фальшивая шнуровка, а груди размером с французскую уличную баррикаду тяжело перекатывались в жёстких поддерживающих полусферах, которые называются «балконет». Теперь тёти Любина грудь кипела, бурлила и лезла из балконета наружу, словно стиральная пена из ушата. От зычного матерного крика дребезжали стёкла и закладывало уши.
– Заманали! Пустите! Стелка, я тебя как тряпку порву! – орала тётя Люба и пыталась прорваться к тёте Стелле сквозь оцепление. Она отбросила моего папу под торшер, врезала тёте Наде в лоб, попала коленом в пах кому-то из мужчин.
– Любовь Петровна, это уже не шутки! – тонко пискнул дядя Гена. Я понял, что пнутый пах принадлежал ему.
– Господа, я полагаю, нам надо цивилизованно… – опять высокопарно заладил дядя Боря.
С разворота, прямо как Ван Дамм, тётя Люба дала ему кулаком в торец, дядя Боря охнул и схватился за челюсть. Тут он отбросил талдычить про «цивилизованность», выставил плечо и хоккейным приёмом взял Любовь Петровну на таран.
Тётя Люба прозевала опасный момент, потому что слева в неё вцепилась тётя Вера. Толчок дяди Бори заставил её потерять равновесие и отступить, она пошатнулась, открывая брешь в своей обороне. Гости плотно обступили драчунью в корсете, поймали под локти и начали скручивать.
***
Через щёлку между шторами я смотрел, как вокруг Любови Петровны вьются трое или четверо добровольцев, и загибают ей руки за спину – словно готовятся сложить тётю Любу в чемодан, чтоб она занимала поменьше места. Но фигуристая тётя Люба всё равно занимала много места, топталась в проходе как борец сумо, не сдавалась и грозила всем набить морду. Когда гости повисли у неё на руках мёртвым грузом, она начала рычать, плакать и бодаться. Её оттеснили к кровати.
– Чуть праздник не испортила, – сказал кто-то.
– Не надо было коньяк с водкой мешать, – сказал дядя Стас.
– Заманали! – жалобно и зло крикнула тётя Люба. – Вообще уже, что ли? Заманали! Верка, отпусти руки, сейчас же!
