ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ПРОИСХОДЯЩЕГО
Бывают такие красивые утренние часы, когда я начинаю жалеть, что бросила курить. Хочется налить чашечку любимого кофе, накинуть легкую куртку – и на балкон, встречать рассвет. Из объектов – только дворничиха, устало метущая двор, деловитые собаки с хвостами-крендельками, пыхтящая и уже куда-то спешащая женщина в дешевом коричневом плащике. Время 6.21. Город и я просыпаемся, неспешно открывая глаза. Еще час – и от этой утренней невинности не останется и следа. Все зафырчит, загудит, и сказка закончится. А пока… Есть минута, в которой хочется остаться подольше.
Двенадцать ночи. Курю на балконе. Вдруг вижу – по дороге несется такса. Побежала в одну сторону, потом в другую, остановилась и завыла. Потерялась! Я свистнула, она бросилась под балкон и начала прыгать. Ну, думаю, надо одеваться и выходить, холодно такой псине на улице. Муж с ребенком на дыбы.
Муж: «Ты что людям проблемы создаешь? Так они ее сейчас найдут, а из-за тебя будут всю ночь искать…».
Сын: «Я завтра в школу уйду, и что она тут одна будет делать?».
В общем, они правы.
И тут мне в голову пришла мысль – насколько часто мы делаем добро, не подозревая на самом деле, что творим не совсем доброе дело. Такие добренькие Тани…
А собаку все равно жалко. Ничего не могу с собой поделать. Надеюсь, ее нашли.
Каждый вечер, возвращаясь с работы, вижу примерно одну и ту же картину. Плетется жирный и не помнящий своего предназначения спаниель, и ведет его на поводке непонятное существо периода то ли позднего пубертата, то ли ранней юности. Худое, с впалой грудью, тощими ручками-ножками и большой кудрявой головой. Бредет оно так же отстраненно, как и его питомец.
Вечер. И опять та же картина: молодой человек с собакой. Одет в белую обтягивающую футболку. На неразвитой груди – гордая надпись черным по белому: MACHO LATINO. Интересно, это его внутреннее восприятие? Представляю женский аналог: тощенькая безгрудо-наивная девочка в футболке с надписью PAMELA ANDERSON… О мир, какие еще загадки ты в себе таишь?
4. Легкий способ бросить курить. Дневник отчаяния
Итак, перевыполнение плана по никотину привело меня к некоторой интоксикации и очередному решению. Для того чтобы усугубить ситуацию, ночью, этак часика в два, я решила устроить нечто. Выкурила быстро несколько сигарет подряд. Отвращение гарантировало неприятие табака как минимум день. И сегодня этот день настал. Что я могу сказать…
Дисфория. Мне кажется, от меня даже собаки с воем разбегаются.
Суетливость. Ничто не приносит облегчения.
Занудливость. Кажется, что все просто насилуют меня своим присутствием.
Появились мысли. Псевдофилософская утром: «И зачем все эти страдания? Жизнь так коротка, и в ней так мало удовольствий! Если ты ко всем проблемам прибавишь невозможность курить, то ты просто свихнешься».
Псевдофилософская в обед: «Все умрем. Курить, не курить?»
Потом пошла в атаку психика со словами: «Ну и что, волю, что ли, проверяешь? Да есть она у тебя, воля».
Диетическая: «А с чем ты будешь пить кофе и коньяк?».
Коммуникативная: «А поговорить?».
Моя решительность напоминает парня из фильма «На игле».
Когда я была маленькой, меня отводил в школу папа. Мы торопливо шли вдоль длинного чугунного забора областной больницы. Я считала завитки и тумбы, и загадывала, что если успею досчитать до пятой тумбы и нас за это время не обгонит автобус, то я получу пятерку (в те далекие времена оценки ставили начиная с первого класса и первой четверти, так что первую свою двойку я умудрилась получить еще в первой четверти первого класса).
Почему-то отчетливо запомнились темные осенние утра, такие, когда совсем не хочется выходить из дома из-за их неуютности. Листья уже превратились в жидкую кашицу под ногами из-за первых дождей. Обычный ноябрь в ожидании снега.
Часто нам навстречу попадалась маленькая хрупкая женщина. Она выныривала из тумана и быстро приближалась. То, что она невысокого роста, я понимала, потому что, будучи первоклассницей, была ненамного ниже ее. Плащ ее был скромен – то ли серого, то ли песочного цвета, в талию, с широким поясом, плотно обхватывающим ее тонкую фигурку. Из-за этого плаща с широким поясом она напоминала мне балерину – тонкую, изящную танцовщицу, которая прямо сейчас может встать на носок и крутануть какое-нибудь фуэте. Она был рыженькой, и всегда ласково, с прищуром кивала мне. Это была мама моей одноклассницы Маши. Она была как небольшое солнышко, и ее острое лисье личико было приятно. Мне думалось и представлялось, кем она работает и где. В ее руках часто была сумка с какими-то документами. Я знала, что Маша живет с мамой, дедушкой и бабушкой в старом собственном доме где-то не очень далеко от меня. Мы не очень-то общались и, наверное, поэтому дома у нее я не была ни разу.
Время шло, и это стало небольшой традицией, что Машина мама, проводив дочь в школу, встречалась мне около чугунных решеток больницы. Потом это стало происходить реже – мы с Машей подрастали и уже во втором классе стали самостоятельно ходить в школу.
А потом Машина мама пропала. Я не видела ее неделями.
…В пятом классе я заболела – появилась какая-то болячка на руке. Меня возили лечиться к бабке, в пропитанную странным запахом квартирку; знахарка прикладывала к болячке красную тряпочку, насыпала на нее какие-то травы и шептала старческими синими тонкими губами какие-то слова. Я стеснялась, что всех подружек, если они заболеют, возят в больницу, а меня к какой-то бабушке, далеко, на рабочую окраину города. И, наверное, из-за этой болезни пропустила событие, когда классная руководительница выстроила наш 5 «А» и повела к Маше домой. У Маши умерла мама, а отец, оказывается, давно с ними не жил. И Маша осталась с бабушкой и дедушкой в большом, бедно обставленном доме.
…И было какое-то чувство обиды на ту маленькую изящную балерину, которая оставила на этой земле свою девочку, своего единственного ребенка без надежной защиты, не поставив на крыло. Детская обида на взрослого за его «безответственное» поведение.
Часто около маленького полуподвального магазинчика, который, несомненно, есть почти в каждом большом многоквартирном доме, стоит попрошайка. Он грязен, и его вытянутая лапка не вызывает ничего, кроме омерзения. Он практически всегда натягивает на лицо капюшон, и это наводит на мысль, что, наверное, у него отвратительные проплешины на голове. Глаза его удивительно прозрачно-голубые, будто их не коснулся образ жизни. Нос тонкий, с этакой арабской горбинкой и незаживающей длинной и глубокой царапиной, которая начала рубцеваться и превращаться в шрам. Его лицо трудно рассмотреть под грязноватым капюшоном некогда дорогой спортивной куртки, но ему, наверное, не больше пятидесяти. Говорят, бомжи не живут долго. Ну и, конечно, портрет был бы не полон без специфического аромата застарелой мочи, немытого тела, фекалий и помойки.
