Мы
Сидели вчетвером у меня дома на кухне. Дело было вечером, точнее, зимой. Выпивали, закусывали: сальцо, квашеная капустка, соответствующие напитки. Сидели, неспешно разговаривали, смеялись. Давно не виделись – мотаемся по всему белу свету. Сашка Кельтербаум, он же Баранчик, вчера вернулся из Ирландии. Полгода работал в пабе – грязном, заплеванном, с мокрыми опилками на полу. Он пел песни. Английские, русские и цыганские. Вообще-то Санька – этнический латыш, но языков знает много и разных, даже цыганский. Я приехал из Берлина, где тревожил своим саксофоном сентиментальные немецкие души. Почти пятнадцать лет топчу альтштадты германских городов. В Берлине уже десять лет. Славный город. Мне в нём уютно, как дома. Третий – Волда-Брамс. Кто-то удумал ему этот композиторский псевдоним. На самом деле он – Волдемар Озолиньш, весёлый, заводной парень. Особенно он любил веселиться при советской власти. Тогда всем было весело! Тогда даже туалетная бумага была с веселыми жизнерадостными названиями – «Труд», «Правда» и т.д. Сплошной пафос! Да и ведро водки в те страшные, чёрные времена стоило дешевле, чем сейчас пачка сигарет. Брамс приходил к нам в ресторан вдвоём с другом, Андреем Заводиловым. Они приходили поплясать. Одевались в зэковские телогрейки, болотные сапоги и вусмерть бухие танцевали в центре зала. Исполняя фигурные па, плясуны низко наклонялись, стараясь задеть затылком пол, и громко топотали сапожищами, выколачивая барабанное соло в такт музыке. Администратор ресторана, отставной майор Виктор Андреевич, обливаясь слезами, умолял балетную пару покинуть паркет. Те в ответ радостно ржали. Андрея позже убили. Брамс, слава богу, жив-здоров. Ненавистная советская власть закончилась, в Латвию пришла долгожданная свобода, а вместе с ней – демократия и беспросветная нужда. Стало не до плясок. Водка, закуска и резиновые сапоги сильно подорожали. Брамс не сдался независимости. Он отдал за долги свою 3-комнатную квартиру и начал вкалывать. Талантов ему бог дал значительно больше, чем другим. Волда чинит автомобили – от жестянки до электроники, сочиняет песни, придумывает модные аранжировки. Добрался до русских романсов и переделал их для своей колежанки Татьяны под нынешнюю попсу – весьма деликатно, со всей глубиной и нежностью своей печальной латышской души.
Балагур! В Германии его, вдребезги пьяного, брали с автобана немецкие полицейские. Они гонялись за ним на вертолёте, потому что не смогли догнать на «Мерседесе». А чем ещё возьмёшь «Жигули ВАЗ-2101», если не вертолётом?! За эту проделку Брамс заработал депортацию и пять лет невъезда в ФРГ.
Волдемар – он старый Шумахер! Его папаша в начале конца первой половины минувшего столетия прикупил автомобиль «Москвич-403». Он был весьма бережлив и ездил только по воскресеньям. Брамс повадился открывать гараж гвоздём. Девчонки и мальчишки садились на замасленный диван, лакали досыта «Волжское крепкое». Пацаны тискали девчонкам титьки, а потом ехали кататься. Конечно, без прав, потому что годков ему, Волдыньке, было всего ничего – каких-то 15-16. Папаша был дико интеллигентный человек – профессор университета, философ. Он очень любил сына, поэтому воспитывал его весьма душевно. Говорил: дескать, нельзя так делать, сынок! И при этом нещадно порол. А сынок всё равно так делал! Тогда профессор скрутил с руля большую гайку, спрятал его под диван, а гайку занёс домой. Но Брамс нашёл баранку! И снова кирял с чувихами, прилаживал руль без гайки и продолжал гонять по окрестностям. Разгонял бедный «Москвич» до 100 км в час, снимал баранку и отдавал сзади сидящему:
– Хочешь порулить?
У пассажиров начиналась диарея, у водителя – приступ судорожного веселья. А «Москвич» летел себе по прямой без руля, на шальной скорости… Вот смеху-то было!
А ещё Волдемар Озолиньш на дух не переносил полицейских. Никаких. Ни немецких, ни советских, ни шведских. А особенно не терпел латвийских. Немецких – за то, что быстро на вертолётах летают, шведских – за то, что смеялись над бедными латвийскими артистами. Когда туристический пароход «Рига-Стокгольм» прибивался к берегу, случалась обязательная в такой момент проверка документов. По исходу пассажиров вслед уныло шагали весёлые музыканты. За пазухой и в футлярах они тащили сигареты. На продажу. Подавали паспорта. Красномордый смотритель бумаг растягивал рот до ушей и кричал коллегам-ментам по-шведски:
– Хлопцы! Ходи сюда быстро! Посмеёмся! Дывись, якие потешные латышки приплыли: Янсон, Карлсон и какой-то Озолиньш к ним затесался!
Коллеги радостно хохотали нечеловеческими голосами, вытряхивали весь товар в специальный ящик, а барыгам устраивали международный скандал и загоняли их обратно на пароход.
С молодой деревенщиной, то бишь с латвийскими полицейскими, Брамс обходился куда проще, без церемониев. Напитый до усрачки водкой, он садился пассажиром в японский автомобиль своего друга – Генки Плюшкина. А у япошек вечно всё не по-людски: руль с шофёром – справа, пьяный пассажир – слева! Происходит такая печальная ситуация: увидав в авто пьяную рожу, крадучись, подбираются менты. Брамс сидит, ковыряет в носу, охает, кашляет, грызёт ногти, швыркает, чавкает и рыгает. Глядит тусклым взглядом и ласково огрызается на крики и истерики полицейских, на их просьбу сейчас же отдать права! После нервного ментовского шума и почти мордобоя горбатенький музыкант с подлой улыбкой выползал слева, оставляя трезвого шофёра на месте – справа, и совал им в нос водительские права:
– На!!! На!!!
– У-у-у, мать-перемать… – рычали представители правопорядка и с позором уходили. А господин Озолиньш испытывал очередной приступ хамского торжества и гадкой радости…
Совсем недавно наш друг вернулся из круиза. Туристический лайнер опять загнали в долги, компанию объявили банкротом, а деньги спрятали. Зарплату музыкантам, конечно, не заплатили. Хозяева любят дурить музыкантов – хобби у них такое. О! Музыкант!.. Взяли – и обдурили! А уже после нас дурят всех остальных.
Я тоже однажды выручал свои инструменты аж из самого Питера. Приходим в порт – парохода нет!
– Его в Стокгольме за долги арестовали! Промотали судно. – Этой новостью нас огорошили совсем не моряцкое начальство, а нелегальные портовые таксисты-бомбилы.
Арендованный во Владивостоке теплоход «Русь» перегнали на ремонт в Питер. С ним вместе, в гримёрке, уплыли наши костюмы и инструменты. Спасибо питерскому спекулянту Славке Воробьёву – он выручил наше имущество.
Напротив сидит и косит лиловым глазом наш друг Юрис Пашкевич – Юрка Алхимик. Начинал он неплохо. Не ахти как шумно, но заметно. Поначалу юный семиклассник, участник кружка художественной самодеятельности Клуба железнодорожников, резал с гитарных проводов штекера-пятёрочки. Это такие маленькие металлические пупсики с пятью ножками, их втыкают в усилитель. Эти маленькие штучки молодой и талантливый гитарист Юрик перепродавал коллегам по кружку. Цена – один рубль. Деньги мгновенно исчезали в дощатом грязном буфете через дорогу. Бормотуха «Волжское крепкое» стоила как раз 1 р. 07 коп. Почти один штекер. Когда Юрик проглатывал пару бутылок, на его милом мальчишеском лице появлялась кривая усмешка, а глаза сходились в кучу, к переносице, и нежно смотрели друг на друга. За это он поимел прозвище Юрка Кривой. Школьник незаметно мужал, взрослел, учился жить, и юное дарование переименовали в Юрку-Алхимика. За то, что начал хитрить, крутить-вертеть – короче говоря, химичить. Он уже вырос и как-то незаметно, постепенно превратился в пьяницу и арапа. Поступил в музыкальное училище – выгнали, воспитанником в военный оркестр – выгнали, в спортклуб «Локомотив» заниматься мотогонками – выгнали. Из нашей родной эстрадно-концертной конторы его выгоняли раз пятнадцать.
