#01/1
Après une brillante victoire sur l’Ecosse, les rugbymen français reportent le Tournoi des cinq nations (Figaro, 18 mars 1989) [1].
Не, страшно не было. Совсем. Не бойся (говорю), Филиппок, ничего. Опьянения или дурмана я тоже не чувствовал. В центре головы только погасала лампочка. Обыкновенная лампочка, такие ввинчивают в подъездах и в коридоре. И, наконец, погасла. Но, ни предметы, ни общее пространство помещения не потеряли отчётливости. Был день, и всё вокруг освещалось, как полагается, дневным светом. Всё было нормально, и звуки не были искажены. Воздух, правда, становился почти белым. Я присел, смотрю на Шину внимательно с вопросительным знаком, хоть и знаю его наизусть со школьной скамьи, а он стоит, как монумент неизвестному солдату, ни одна жилка на роже не дрогнет.
– Не убить же я тебе её предлагаю (говорит), не хочешь одолжить, продай. Даю триста.
Даю (говорит) триста. Достал кошелёк (понимает, скотина, что у меня с баблом туго), бумажкой шир-шир, засучил под самой ноздрёй.
В стенку ритмично застучала кровать, оттуда потянулась ровная нота, с понтом, у доктора (откройте рот, скажите <А>). Габриэль одолжила квартиру, в 5-м округе, на всё лето. Я там пока кантовался, но не всегда. В одной части я спал, а в другой поселилась с приятелем цибастая Саломея, племянница Габриэль. К полудню они просыпались, и вечно одно и то же: тук, тук, тук, тук (как дятлы).
– Дорогие радиослушатели (прогнусавил Шина), начинаем утреннюю гимнастику (зевая, он присел на стул). Даже на дукатах у них голые бабы.
Легонько стукнув пачкой в костяшку руки, он выудил из неё сигарету губами так, чтобы кончик её остался сухим (мы курили только табак без фильтра, он – Camel, я – Player’s ).
Поразило то, что я потерял контроль над лицом. Мышцы лица вышли из-под моего контроля. Оно окаменело и стало невыразительным, пустым, как надгробный памятник. Или с него стёрлись все черты его, и лицо стало похожим на маску. Точнее, на задумку маски, умственный эскиз её, а не на её форму.
Взгляд мой попал на голову и тело маркиза, которого Килликки клеила из жёваной бумаги. Для зрачков были задействованы кусочки зелёной фольги.
Наконец, стали мешать руки. Руки становились лишними, я забыл, что с ними делать. Они неестественно вытянулись и повисли, удлинились и похудели. Я сунул их в карманы, потом вынул и посмотрел на ладони. Ладони рук напоминали ландшафты, которые бывают видны с самолёта. Соединив руки за спиной, я перестал их чувствовать. Показалось, что я так и родился, без рук. Даже смешно! А когда смешно (рассудил я), надо смеяться. Но я не терял ощущений, наоборот. Наоборот, чувства (я бы сказал) расчехлялись.
Всходы пробиваются (было написано в лежащей на столе книжке), ростки выказываются. Я прочёл эту фразу, несмотря на то, что книга была закрыта. Продать Килликки за триста франков (вспомнил я – я вспомнил), дырка ты в жопе!
– Дырка ты (говорю) в жопе, у тебя Шина, совесть-то есть? Она же живая, она – финка. Это дипломатический инцидент. Тебе яйца откусят.
Я говорил нормально. Я не переставлял слогов, не путал ударений. Это меня успокоило. Значит (думаю), всё идёт по чертежам. Я, правда, слышал свой голос немного издалека, но страха не было совершенно.
– Одни откусят (говорит), другие вырастут. Вот увидишь, Кадли, твой пафос тебя погубит.
– Я тут (говорю) нашёл объявление, в газете.
Женский голос за стенкой поменял тональность, но ритм ударов оставался прежним. Сумма, конечно, если подумать, заманчивая. Особенно, когда караул, как кишки заворачивает, и хочется жрать. Женщина, может, и не товар, но все возвышенные категории (рассудил я) несущественны в сравнение с низменными потребностями первой необходимости.
Объявление было, действительно, необычным, писали, что продаётся живой тролль. Как это возможно – неизвестно, однако, так и было написано. Однако ни времени позвонить, ни денег купить его всё равно не было.
Шина и раньше наряжался безукоризненно (слыл стилягой), а теперь вообще был, как слоник на буфете, какой-то круглый, английский костюм с тремя пуговицами и бутсы из нешлифованной кожи. С застёжками (кот в сапогах!). Гамаш не хватает и зонтика с встроенным в ручку клинком или ядовитой на конце шпулькой. Рядом с ним я торчал, как точу ножи-ножницы, даже майка, как нарочно, с дыркой. На жопе тоже расслоилось всё на хер, нитки одни висят. Принц и нищий, короче, художественный фильм.
– Совести у меня нет (Шина), ты прекрасно знаешь. Три мало, возьми ещё полтинник, больше пока нет, отдаю все деньги. Ты ведь, я тебя знаю, в долг не дашь. По сто пятьдесят на буфер (у Килликки был сногсшибательный бюст), пятьдесят за издержки по импорту.
Шина имел талант и, входя, куда бы то ни было, сразу, как дым, заполнял собой всё пространство, становясь его центром. Уже нельзя было не знать, что он тут. И, в зависимости от его настроения, это пространство было либо лёгким и солнечным, а то погружалось в более или менее плотную тень.
В ту минуту моё внимание монополизировал грязный носок, который Килл, свинтив в Лондон, оставила на середине комнаты. Прочертив в уме линии, которые, выходя из углов комнаты, пересеклись на дырочке в его пятке, я почувствовал металлический привкус. Мои руки начинали дрожать…
– Ты, Шина, предпочитаешь, чтобы тебя как убили (я держал в руке карандаш), в почку тебе лучше воткнуть или вот сюда?
Я измерил его с ног до головы взглядом. Кожа по всему телу похолодела, она была влажная, к ней, с понтом, прикоснулось свежее веяние из-под двери. Странность была в том, что обе реальности, в которых я одновременно находился, были вполне совместимы и ни в какой конфликт между собой не вступали. Наоборот, они переливались она в другую без видимых и ощутимых границ. Эта констатация доставила мне такое удовольствие, что я чуть не сполз со стула от смеха.
– Ах-ах (Шина), ах-ах!
Прежде чем курить, он всегда повторял одну череду движений, в том числе катал сигарету между пальцев и постукивал ей по квадратной пачке, как Хемфри Богарт.
Кровать: «Тук, тук, тук (в стенку)».
–Ударники хреновы! (Шина заинтересовали пустые рамки)). В каком же клоповнике ты поселился, мать честная! (Он презрительно пошарил взглядом по стенам и потолку.) Или вот. (Он любил показывать прикус, два передних зуба его были длинней остальных и выступали немного вперёд, придавая молочной улыбке этого пидараса особую харизматичность.) Даже со скидкой, или меняемся на чухонку твою, выбирай. (И достаёт из кармана тряпочку, в которую был завёрнут небольшой пистолет.) Погляди-ка, какая прелесть.
Браунинг, и правда, был аккуратный чёрный, номера целые. Мы оба относились к оружию трепетно, с самого детства. Что ни говори, а такой предмет к руке мужчины просто-таки клеится (пацифисты мне будут противоречить, но я и доказывать ничего не хочу).
