Эпизод 1. Анна. Москва. 2006
– Аннушка … Аннушка … – Легкий шелестящий шепот вполз ей в уши, с трудом пробиваясь сквозь монотонный гул двигателей.
Удивленная тем, что кто-то здесь вдруг позвал ее по имени, Анна осторожно, с сомнением в душе (не ослышалась ли), повернула голову влево. В соседнем кресле, непринужденно откинувшись на опущенную спинку и удобно устроив руки на мягких подлокотниках, сидела молодая женщина.
Простите, это вы … Вы меня позвали? – Анна не любила дорожных знакомств и была несколько сконфужена и раздосадована случившимся, втайне надеясь, что это какое-то недоразумение.
Женщина села прямо и утвердительно кивнула головой. Она была одета в темный дорожный костюм, несколько непривычного покроя, но очень элегантно на ней сидевший. На голове – шляпка с опущенной вуалью, на сдвинутых коленях, обтянутых длинной юбкой, лежали лайковые перчатки. Разглядеть получше ее лицо не удавалось, мешала паутинка вуали и полумрак, царивший в салоне. Она повернулась вполоборота к Анне и, слегка перегнувшись через подлокотник, взяла ее за руку.
Какое красивое кольцо, – сказала она.
Анна уже не на шутку перепугалась. Кольцо у нее действительно было красивым. Старинной работы, с весьма и весьма недурственным бриллиантом. Насколько старинным оно было, Анна сказать не могла, знала лишь, что в их роду оно уже не одно поколение передается от матери к дочери. Семейная драгоценность и реликвия. Она неоднократно слышала рассказы бабушки, ныне уже покойной, о том, как она берегла его в самые тяжелые и голодные годы, не поддаваясь искушению продать или обменять его на продукты. По неписаному правилу кольцо переходило к новой владелице, когда она выходила замуж. Когда они с Вадей стали жить вместе, Анна попыталась надавить на мать в надежде получить заветное колечко, но та была непреклонна, не желая признавать их отношения браком. Анна так и не поняла, чего у нее было больше; то ли нежелания расставаться с привычным украшением, то ли стремления заставить дочь прервать эту «связь» (представляете, она так и сказала «связь») и вступить в «нормальный» брак. Как бы то ни было, сопротивление было хоть и мощным, но недолгим, и семейная реликвия, правда, без соответствующей данному моменту торжественности, перекочевала к Анне.
Аннушка, ты испугалась? Вот уж не хотела … – ласково промолвила женщина, продолжая держать руку Анны в своих ладонях. – Прости меня. Хорошо?
Страх ушел также внезапно, как и нахлынул на нее. На душе вдруг стало покойно и хорошо, и она почти физически ощутила волны любви и благожелательности, исходящие от этой женщины.
Да, красивое, – подтвердила Анна и, мягко высвободив руку, безуспешно попыталась поймать бриллиантом лучик света от тусклой лампочки ночного освещения. – Оно ужасно древнее. Ему просто черт знает сколько лет.
Не такое уж оно и древнее, – сказала женщина, улыбнувшись едва различимой в полумраке улыбкой, – ему и ста лет нету. В 1911 году, в Москве его сделали по заказу Арсения Захаровича.
В девятьсот одиннадцатом? – с недоверием переспросила Анна. – А кто такой Арсений Захарович?
Ты не знаешь, кто такой Арсений Захарович? – на этот раз настал черед собеседницы удивляться заданному вопросу. – Арсений Захарович – купец и промышленник, владелец фабрик в Ярославле, Кинешме и Самаре, хозяин целого грузового флота на Волге.
И почему это я должна его знать? – упорствовала Анна.
Ну как же … Ведь он твой прадед. Он погиб, когда твоей бабушке было чуть больше года.
«А ведь точно, как это я не сообразила, – подумала она, – ведь бабушкино отчество – Арсеньевна». Она вспомнила старинную фотографию, которая сначала висела на стене в квартире у бабушки, а после ее смерти перекочевала к родителям. Представительный мужчина, в возрасте за сорок, сидел на стуле, закинув нога за ногу, и держал на руках спеленутого младенца. Это-то и была бабушка. А мужчина, стало быть, ее отец. А рядом с ним стояла молодая, красивая женщина, одетая во все белое, в шляпе с широкими полями. Руки она опустила на плечи мальчику в матросском костюмчике, стоявшему перед ней. Это был бабушкин старший брат, погибший во время войны. Бабушка рассказывала, что родителей своих они не помнили, воспитывала их бабушка. Эта фотография – единственное, что напоминало ей о родителях.
Да, теперь я вспомнила, я видела его фотографию. Она, правда, старая, немножко выцвела… Но все-таки… Интересный был мужчина, солидный. Простите, – Анна слегка замялась, – а какое вы ко всему этому имеете отношение? – испуг и растерянность уже прошли, она уже взяла себя в руки и вновь стала той, которой и была на самом деле, уверенной в себе молодой деловой женщиной. – Кто вы такая? И почему вас интересую я, мое кольцо и, черт возьми, моя семья?
Не чертыхайся, Аннушка, это непристойно, – с этими словами собеседница подняла вуаль и придвинулась поближе к Анне.
Что-что, а свое отражение в зеркале Анна изучила гораздо лучше, чем свои пять пальцев, как-никак заглядывать в зеркала и зеркальца разных форм и размеров приходится ежедневно и многократно. И теперь на нее смотрело ее собственное отражение.
«Вот это да, прямо мексиканский сериал какой-то, мыльная опера, черт. Кто это? Сестра-близнец? Да, мы с ней двойняшки. – Мысли закрутились в голове, сталкиваясь и налезая друг на друга. – Ай да мамочка, ай да родители! Как же вы умудрились еще одну девочку потерять? Абсолютная идентичность! Хотя нет… Вон у нее брови другие… Дура, – обругала она сама себя, – причем тут брови? Брови можно выщипать и, вообще… Нет… Но у нее ушки другие. У нее приросшая мочка, а у меня…»
Видя, как напряглась Анна, женщина снова взяла ее за руку:
Успокойся, Аннушка. Мы не сестры-близнецы, и твои родители не теряли меня в младенчестве и не сдавали в сиротский приют. Видишь ли, все несколько сложнее и в то же время проще. – Она внимательно посмотрела на Анну, чтобы удостовериться какое впечатление произвели ее слова. – Ты не нервничай. И постарайся правильно понять меня. Главное, всегда помни, что я люблю тебя и никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить тебе вред… И никому другому не позволю… Но… Видишь ли… Я, Аннушка, твоя прабабка.
Вы?.. Кто?.. Ты моя прабабка? – с недоверием переспросила Анна. – Но мы ведь одного возраста. Тебе, наверное, двадцать семь, как и мне?
Да, – подтвердила собеседница, в знак согласия кивнув головой, – двадцать семь.
Что-то я тут логики не вижу, – усмехнулась Анна, – концы никак не связываются.
Правильно, – снова согласилась собеседница, – логики тут нет никакой, да ее и не может быть. Дело в том, что я… Вернее, меня в 1918 году в возрасте двадцати семи лет убили.
