1959 год, июнь. Москва, СССР
Своим ключом Данилов отпер дверь Вариной квартиры, и первое, что он увидел, – тело ее мамы. Женщина лежала навзничь. На лбу – красное пятнышко. Неживые глаза широко распахнуты. Под затылком растеклась лужа крови.
Наши дни. Москва, Россия
Запись сделали в начале девяностых прошлого века. Как раз тогда эти сбитые летчики, бывшие советские сильные мира сего, снова стали интересными. Разумеется, те, кто дожил. Вернее, публике они, может, и раньше были интересны – да только до перестройки никто не собирался тратить драгоценную видеопленку и труд съемочной группы, чтобы записать мемуары человека, которые гарантированно не пустят в эфир.
Но в девяносто третьем отставником, после десятка лет забвения, вдруг заинтересовались. Вот он и сидел перед объективом видеокамеры – старенький, но пряменький, в костюмчике с галстучком. На полированном столе карельской березы лежали бумаги, подготовленные к разговору – как водится в конторе, лицом вниз. А цифры в углу кадра отсчитывали дату и время, и секунды неумолимо бежали вперед, к скорой и неизбежной кончине этого бывшего советского руководителя партии и правительства: 12.02.1993; 20:34:35… 36, 37, 38…
Полковник Петренко ясно представил себе, как лихие перестроечные телевизионщики отыскивали этого полузабытого пенсионера и какой шухер царил в квартире отставника, который уже лет двадцать пять к тому времени не давал никаких интервью и все пятнадцать – пребывал в полном забвении. Как жена или прислуга мыли все и пылесосили, доставали из шкафа белую рубашечку с галстучком, продумывали, куда посадить и чем угостить журналистов. Камера у телевизионщиков имелась, судя по всему, одна и старинная, тяжеленная – планы не менялись, ракурс тоже. Лица корреспондента так ни разу и не показали, вопросы доносились из-за кадра, объектив был постоянно нацелен на героя. Лишь иногда оператор позволял себе вольность: со слышимыми щелчками приближал-удалял лицо интервьюируемого. В один из таких «наездов» стало заметно, что воротничок его рубашечки беленькой, надетой под галстучек, – потерся, посекся и выглядит жалко.
Но сам хозяин держался внушительно: четко формулировал, ясно описывал. Хотя, конечно, старческая ригидность, замедлявшая реакции, давала о себе знать. Полковник помнил, что через полтора года после записи интервьюируемый умрет. Но сейчас Петренко совершенно не интересовало то, что случилось с объектом после. Важно было, что творилось с ним до. И что он собой представляет. И сможет ли.
Интервью это полковник уже видел, да, собственно, он его для показа на совещании и готовил, поэтому мог сейчас сосредоточиться не на содержании, а на том, как товарищ держится и реагирует.
А интервьюируемый со вкусом повествовал о самом, наверное, ярком событии в его жизни: заговоре против Хрущева в 1964 году, в котором отставник принимал самое деятельное участие.
– Кто и когда впервые предложил вам присоединиться к группе по устранению Никиты Сергеевича? – наседал корреспондент.
– Многие тогда понимали, что действия Хрущева ведут партию и государство в неправильном направлении, – начал округло комментировать сбитый летчик, а Петренко вновь мысленно попенял на его велеречивость и взвешенность – тогда-то, в девяносто третьем, бог бы с ним, пусть осторожничает. Но хватит ли у кандидата решимости и жесткости в пятьдесят девятом – если судьба вдруг подарит ему, молодому, второй шанс? А если не хватит? И он не сможет? Тогда кто?
Похоже, о том же думал и нынешний начальник комиссии, генерал Марголин, и второй генерал, на одну звезду важнее, из центрального аппарата. А вот о чем размышляли те двое в цивильных костюмчиках, которые перед совещанием даже не представились? Они сидели важные, непроницаемые – однако им, судя по всему, предстояло главное: решать. Точнее, выбор все равно будет делать Сам, и никто больше, но вот от того, как эти двое доложат Папе, зависит все.
– Понятно, – небрежно кивнул один из молодых.
Повинуясь едва заметному знаку начальника комиссии, «козла-винторогого» Марголина, Петренко остановил запись на полуслове.
– Итак, вы предлагаете, – игнорируя старшего по званию Марголина и другого генерала, из центрального аппарата, напрямую обратился к Петренко второй молодой, – именно на него сделать основную ставку?
– Пока – да, на него, – ответствовал Петренко. – Да ведь других кандидатов – раз-два и обчелся. И выглядят они гораздо хуже. Однако заранее спрогнозировать, как развернется операция, вряд ли возможно. Придется принимать решение на месте.
– Значит, у вас там, в прошлом, в пятьдесят девятом году, сейчас находятся двое сотрудников?
– Сотрудник – один. Точнее, одна. Варвара Кононова, капитан. Служит в комиссии почти двадцать лет.
– Двадцать? И всего лишь капитан?
– Да, бывает недисциплинированна, за что подвергалась взысканиям. Зато умна, смела, преданна.
– А кто второй?
– Второй – гражданский, некий Данилов, ее сожитель.
– А не кажется ли вам, товарищ Петренко, что эту группу, находящуюся в прошлом, необходимо усилить? Причем лично вам?
Январь 1959 года
В Советском Союзе зимой долго не отдыхали. Первого января отоспались после новогодней ночи – и второго на работу. Фабричный – к станку, инженер – к кульману. Студент – сессию сдавать.
Да ведь и первое выходным сделали лет десять назад – в сорок восьмом. Раньше, в войну или в тридцатые, – какие там новогодние праздники! Отоспаться бы в Новый год кто живой.
Тех, кто хлебнул в своей жизни военного-послевоенного лиха, в окружении Данилова большинство. Смотрят на него, юнца сорокового года рождения, в лучшем случае снисходительно. Ропщут, чуть не вслух: мы-де на фронтах кровь проливали, в кабинетах ночи напролет при усатом батьке просиживали, а этот молокосос явился – и его сразу помощником первого секретаря сделали! Хрущева, которому шлея под хвост попала, вслух пока не хулили. Но недовольны были сильно.
Работал Данилов в державном здании ЦК на Старой площади. Имел отдельный кабинет за двумя дверьми, обитыми дерматином. И даже секретарша к нему была приставлена, Ангелина Павловна, лет сорока семи. Она, слава богу, к нему по-доброму относилась, можно сказать, по-матерински. Заботилась, чтобы он всегда сыт был, иной раз ему из столовой обед-ужин сама на подносике притаскивала или домашними пирожками подкармливала. На все даниловские расспросы отвечала совсем не свысока, а подробно, четко, обстоятельно. Насколько могла, просвещала насчет тайных извивов высокого партийного политеса.
Данилов помощь ценил, Ангелине доверял и в ней нуждался. А чтобы уравновесить явное недоброжелательство коллег по ЦК, старался поддерживать отношения со своим студенческим окружением. Просил и Вальку, и Валерку, с которыми он жил в студенческом общежитии Техноложки, звонить ему в любое время. Дал им свой домашний номер и прямой рабочий, не через Ангелину. При первой возможности приглашал их в кафе, пивную или театр – деньжата у него, по сравнению со студенчеством, появились, а
