Это, наверное, самое сладкое во всей поездке – когда, нагнувшись ступаешь на трап, и тебя обдает и теплом, и солнцем, и неповторимым крымским запахом, а московский плащ на руке болтается нелепой тряпкой. Ты продлил себе лето, пусть всего на несколько дней, и потом опять вернешься на промозглые дождливые улицы Москвы. Но здесь – еще лето, приятное, нежаркое, без толп курортников, свое. Немного лишнего солнца и моря впереди. И домой, как кажется, еще так нескоро…
Партнер встречал его сразу за таможенной дверью. Про себя Семен так и называл его «партнером» – боров какой-то, вроде и не слишком толстый, но с тем же цепким и липким взглядом, как у тех таксистов, что ловят тебя чуть не у самого трапа и везут потом в город за десятерную цену. Только ставка тут покрупнее – гостиничный бизнес.
Боров уже приезжал в Москву, разговаривать с начальством, и много было и выпито, и сказано, но что начальство? Оно сопромат не изучало. А материал, он сопротивляется, и все ваши расчудесные бизнес-планы могут запросто упереться в его сопротивление. И бабло, всегда побеждающее зло, улетит в ржавые и слишком узкие трубы канализации, поплывет вместе с фундаментом. Так что планы планами, а без инженера советской еще закалки саду не цвесть. И значит, лететь Семену, разбираться и с трубами, и с фундаментом. Стоит ли овчинка выделки, надо ли достраивать советского бетонного мамонта, трижды недостроенного, брошенного и растащенного по камешку. По бумагам выходило, что стоит, а вот как оно на местности?
Неожиданно вялое для такого большого и крепкого рукопожатие, дежурные приветствия:
– С приездом, Семен Степаныч! Как долетел? Ну, машина ждет! Не голоден? Если не против – сразу к нам, там и поужинаем. Сегодня можно отдохнуть, а завтра уж и на объект.
Знаем, знаем мы этот отдых. Староват он уже для него. Не сказать, что не нравится – просто вполне можно и без него обойтись. Уже давно отгорела для него удаль молодых самцов. Да, впрочем, в их компании это и смолоду не слишком ценилось. Всякое бывало, конечно, но не на то смотрели. Впрочем… может, не настолько уж зеленее была трава в его студенческие годы, только кажется теперь так?
Погрузились в машину, средней руки иномарку. За рулем водитель – показывают, что фирма серьезная – так что сели с партнером на заднее сиденье. И замелькали за окном залитые солнцем дома, дороги, люди в футболках и шортах…
А водитель включил радио. Какое-то очередное ретро на FM, песни советских времен. Интересно, это они на возраст его намекают? Или просто в моде тут советское? А впрочем, зачем придавать значение несущественным деталям. Просто радио и радио, ничего особенного. Пугачева, Антонов… Пусть.
Обменялись дежурными словами – как семья, как дети. А что семья – нормально все. Все в норме. Вроде, для проформы так говорится, а ведь и на самом деле все в норме. Норма, она уж какая есть, жаловаться не стоит. Люда на даче, как водится – с мая по октябрь в Москве только наездами, вроде как пишет там чего-то, а больше в земле ковыряется. Полюбила вдруг на пятом десятке все эти варенья да соленья, теплицы, яблони. И вправду ведь здорово у нее получается, если честно, да есть особо некому. Танька у мужа молодого, горячего, латиноамериканского, сплошной сериал в реальном времени. Митька тоже дома не ночует – сезон охоты на призывников открыт, и хоть с военкоматом договоренность вроде бы есть, но документы медицинские не все еще выправили, так что лучше поостеречься. А балбесу этому только того и надо – есть ночевки поинтересней домашних. Учиться ума не хватает, работать лень, а жить – оно и так неплохо получается.
Но не расскажешь же чужому человеку, какая она у тебя, норма? Скажем – все живы, здоровы, при деле. Без деталей.
– Что ж, Семен Степаныч, знаешь наш Город-то?
Знакомый стиль – на ты, но по отчеству. И неформально получается, и солидно. Ну что ж, поддержим.
– Знаю, Иван Викторыч, как не знать. Весь мир его знает. В Париже – целый бульвар его именем назван.
– Да что нам про Париж, – хохотнул партнер, – тут вон от Киева не знаем, как отбиться, особенно при новой тамошней власти. Гордость русских моряков – а во что превращают? Флот ваш уходит, а этот, жовто-блакитный – да глаза б на него не глядели. Что теперь с городом будет?
– Ну, без дела не останетесь, – рассудительно заметил Семен, – вон какие деловые люди, вроде тебя, в туристический бизнес ударились. Неужто не поднимете?
– Да поднимем, – вдруг посерьезнел партнер, – построим, что надо, почистим, отремонтируем… только это уже не тот Город будет, понимаешь? Мало ли их, курортных. А наш – один. Как тот Париж. Вот Диснейлэнд там построили, мои летали на каникулы (эх, как он это красиво ввернул – ненавязчиво так похвастался), а ведь – за городской чертой. Потому что Париж есть Париж. Ну ты представь Микки-Мауса вместо Нотр-Дама? Вот ровно так у нас и выйдет, с нашим бизнесом.
Ровно гудело шоссе, зеленели деревья по обочинам, и в Семене неожиданно проснулось теплое чувство к этому человеку, для которого любовь к родному Городу – выше всяких бизнес планов. Впрочем, Город того стоил.
– А ведь я бывал у вас, – сказал Семен, – хотя кого этим удивишь. Много кто у вас бывал!
– Запомнил же? Сколько городов посетил, наверное, – а второго такого нет! – уверенно ответил партнер, да впрочем, что «партнер», можно его и Иваном, в конце концов, называть.
– Это верно, – кивнул Семен, – давно это было… Вот погоди… что по радио сейчас идет… тогда как раз пели.
Звенел хрустальный голос Анны Герман; тогда его тоже передавали по поездному радио. Так и запомнился он один из всей той мути, которой забивали уши: душный плацкартный вагон, пропыленная степь, за которой уже встают голубые горы – вот прямо как сейчас – и тебе двадцать лет, и ты студент, и кажется, уже влюблен вот в эту девчонку с нижней полки, и все только начинается, а тебе поют про взлетные огни аэродрома и синие московские метели… Далекое-далекое, а такое понятное, родное. Эта песня у них с Людой долго так и называлась – наша. И Город долго называли – нашим, и приезжали потом на лето, и Таньку, и Митьку вывозили.
– Тоже ее люблю, – неожиданно согласился Иван, – подпел бы, да не хочу портить.
Замолчали оба и слушали.
Ты поверь, что здесь издалека
Многое теряется из виду,
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
