Бригелла в виде карикатурного прорицателя. Панталоне, позади, слушает со вниманием.
Бригелла
(про себя, с воодушевлением)
О солнце, образ вещий
Людской судьбы неверной,
Ты с высоты безмерной
Ужасные изобличаешь вещи!
Панталоне
(про себя)
Этот поэт сводит меня с ума. Он говорит, точно картины пишет, а стихи он сочиняет – ну прямо для свадебных подношений.
Бригелла
(как раньше)
О бедная Тароков королева!
Тарталья, взысканный судьбиной!
О Ренцо с Барбариной!
Сей плод рожден от рокового древа!
Панталоне
(про себя)
Ого! Заехал в царскую кровь Монтеротондо. Королева Тароков бедная? Да, сударь; и поделом. Эта старая карга, с тех пор как уехал ее сын, король Тарталья, только и занимается тиранством, а он не заслуживает счастья, раз оставил управление на целых восемнадцать лет в руках у этой ведьмы. Хоть бы она умерла тогда, на свадьбе сына, когда у нее была рожа на ногах. Но не понимаю. О Ренцо с Барбариной! Сей плод рожден от рокового древа!
Бригелла
(как раньше)
Владыка Треф, отшедший дух державный,
Незримый нашим взорам!
Сколь громким делом, сколь великим вздором
Прославится Монтеротондо славный!
Панталоне
(как раньше)
Еще прославится? Как будто мало того, что на наших глазах апельсины становились женщинами, женщины становились голубками, голубки становились королевами блаженной памяти?
Бригелла
(как раньше)
Тарталья, ты снова
Вернешься в столицу,
Нинетта здорова
И кинет темницу,
И возродится, в бедствиях не сгинув,
Державное потомство Апельсинов
[2]Панталоне
(в сторону)
Что-то не то, приходится стоять, разиня рот, и слушать его, как дураку. Этот в прорицании будет раз в шесть посильнее, чем альманах[3]. «Тарталья, ты снова вернешься в столицу»? Само собой, это король Тарталья, который ушел на войну с мятежниками и которого нет вот уже девятнадцать лет; и он будет здесь нынче вечером, само собой. «Нинетта здорова»? Нет уж, здесь я ее не увижу. Королева Нинетта погребена заживо тому восемнадцать лет, под отверстием сточной ямы, по злобе этой старой мегеры, королевы, и это я видел собственными глазами. И представить себе, что она не сгнила и не рассыпалась в порошок? «Не сгинуло потомство Апельсинов»? Сгинуло, хоть и трудно это переварить. Мне кажется, будто и сейчас еще та роковая минута, когда бедная покойная королева Нинетта, прежде чем быть погребенной заживо под отверстием сточной ямы, родила этих двух близнецов, мальчика и девочку, апельсинчика и розу по красоте. У меня, которому эта старая карга, их бабка, приказала их зарезать, душа болит, душа болит молчать; и мне кажется, что я все еще вижу это черное дело, как положили в колыбель, вместо близнецов, двух уродливых щенят, которых родила придворная костюмерша; а потом бабка написала королю это донесение, это обвинение, эту несправедливость, вызвавшую столько ужасных распоряжений, которые будут вспоминать у очага, как сказку. Правда, у меня не хватило духу зарезать этих крошек, и я, как сегодня помню, сделал из них сверток, взяв двадцать четыре локтя венецианской клеенки, отличной, которую продают у Трагетто дель Бузо, и, даже с возможной тщательностью устроив их, чтобы предохранить от сырости, бросил этот драгоценный пакет в реку, а бабке их отнес два козлячьих сердца, как делают хорошие министры в подобных случаях. За восемнадцать лет, даже если они не захлебнулись или не погибли от голода, они должны были умереть, оттого что не могли расти, потому что я их плотно зашил крепкой бечевкой. Дорогой синьор астролог, вы прекрасный поэт, но вы не имитатор, не прикидывайтесь, будто даже умеете говорить по-тоскански; ваши – дела, а не слова; и небо умеет наделять людей великими талантами, и эти люди умеют тоже говорить такой вздор, что им смеются в физиономию. Нет, крышка, потомство Апельсинов угасло.
Бригелла
(касаясь руками лба, как раньше)
Когда от страшных Яблок, распевающих,
От Золотой воды, со звоном пляшущей,
От королей пернатых, рассуждающих,
Тебе на помощь, Тартальона,
Волшебных сил не снидет оборона,
Ты станешь жертвой статуй разных,
Текучих, твердых и парообразных;
Ты сядешь разом в грязное болото
И будешь звать напрасно
Бригеллу, мудреца и звездочета.
(Приходит в себя.)
Но ах, убывает небесное вдохновение; я становлюсь дураком, как все прочие люди. Мной овладевает знакомая томность в легких, я чувствую приближение обычного обморока. Я вижу поблизости колбасную. Излечим похлебкой за два сольдо изнеможение, в которое повергает божественное пламя, поэтический пыл. (Уходит.)
Панталоне
Разрази меня гром, что за чудесные стихи! Я в них не понял ни черта; ну, может ли быть что-нибудь божественнее? Яблоки распевающие, воды пляшущие, текучие, твердые и парообразные… Как хотите, а что-нибудь великое да случится у нас при дворе. Я видал столько невозможных вещей, что сомневаюсь во всем и сделался философом-пирронианцем до костей[4]. Какой бы еще мог наступить кавардак после целой вереницы превращений? Сжигаются арапка Смеральдина и Бригелла, слуга валета Треф. Арапка Смеральдина после сожжения воскресает белой[5], как старая трубка, брошенная в огонь; на ней женится Труффальдино, придворный повар, и они открывают колбасную. Бригелла, сгорев[6], как бы сказать… как сонет к диссертации, воскресает из пепла прорицателем и знаменитым поэтом. Ох, меня ничто не удивит; все может быть, все может быть. (Уходит.)
