Земля была тёплой и отзывчивой.
– Вот, польёшь её гадостью какой-нибудь да подожжёшь – так не родит она ничего. А если там вскопаешь хорошенько, порыхлишь, семян кинешь, да польёшь чистой водицей – на, тебе и урожай, красен май, вот он, вылез. Да всё такое доброе, хозяйское…
Пал Палыч любил чеснок, табак и Нюру, девушку с длинными, тонкими косичками, запечатлённую на уже немного потёртой фотокарточке. Виски у него были абсолютно седыми, и сам он часто многим казался блондином, хотя те, кто знавал его давненько, утверждали, что их товарищ – брюнет 20 лет от роду, будущий агроном, а ныне рядовой советской армии Павел Сбруев. Хотя молодое пополнение каждый раз упорно величало его Пал Палычем, с видимым уважением и лёгкой завистью посматривая то на его награды, то на его голову.
Кроме фотокарточки Пал Палыч хранил на груди в белом платочке весточки из дома: это были семена цветка гвоздики, многолетника, подарок от девушки Нюры, который она присылала в не менее хранимых письмах по одной щепотке в треугольном конверте. Это были её любимые цветы. Она писала каждый раз, что все живы и здоровы, все работают, все ждут победы. И ни слова о любви, хотя они и объяснились перед расставанием, только семена и неизменная приписка: "Когда вернёшься – посадим их вместе. Сохрани их, пожалуйста. Твоя Нюра". Вот он и хранил, бережно так, самозабвенно, будто бы сокровище какое-то. Ухаживал за ними, как мог: чтобы не отсырели, чтобы не испортились… А то вернётся он, Нюра скажет: где семена? А он что? Пропали они, не сохранил? Нет, так дело не пойдёт. Ведь она же будет ждать, надеяться на него. Поэтому все, от первой до последней щепотки сохранил, все 16 штук сохранил, сберёг, ничего не потерял, не угробил, не убавил.
