Колючий снег намело даже под одежду, в тепле сразу же закапало на половицы. До закрытия не так много времени, хорошо бы сегодня досмотреть оставшиеся книги. За последние недели ко мне тут привыкли, можно оставить пальто сохнуть в подсобке и без лишних вопросов спуститься в запасник.
Часть личной библиотеки после конфискации перевезли в этот букинистический магазин и, видимо, спрятали от греха. Под полукруглыми сводами иду в чащу стеллажей, до самого конца подвала.
Из этой темницы немые свидетели почти никогда не попадают наверх, разве что по запросу. Ко многим не прикасались десятилетиями, как-то даже неловко тревожить их своим присутствием.
Каждый том нужно осмотреть, проверить каптальную ленту под корешком – может, что-то спрятано, пролистать все страницы, просветить ультрафиолетовым фонариком – вдруг наткнусь на тайнопись. Заметки на полях, записки между страниц, подчеркнутые фразы в тексте – шанс найти рукописи, уцелевшие при обыске. Мои клиенты будут рады любой зацепке.
Не так давно ко мне обратились эмигрировавшие родственники человека, судьбе и творчеству которого посвящена моя жизнь. Они надеялись найти дневники, рукописи, неизданные ранее тексты для публикации на правах наследников. Поиски привели меня сюда.
Пока среди текстов на европейских языках, стихов средневековых поэтов в оригинале, словарей и исторических трудов не встретилось ни одной подсказки. Разномастные тома стоят плотно, достаются с трудом, пыль чернит перчатки, страницы разлипаются неохотно. Монотонный труд – в ожидании разгадки, азарт расследования посреди книжной пыли. Тишина не давит, тени за спиной не мерещатся, это вообще лучшая работа в мире, только бы чуть-чуть повезло…
Что-то новое. Обложка без названия, черно-белые фотографии без подписей, череда незнакомых лиц… И портрет хозяина этих книг, исчезнувшего семьдесят лет назад.
***
Так торопилась, что пролетела мимо продуктового, а хлеб как-то подозрительно попахивает… Ладно, обойдусь чаем. Не терпится изучить находку.
Домой книга прибыла спрятанной за пазухой от метели, и раза два казалось, что стучит не мое, а ее сердце. Теперь она примостилась на туалетном столике у зеркала – на письменном столе от бумаг и так нет места.
Да, месяцы работы в шахте определенно стоят блеснувшего алмаза. Именитый ученый-медиевист, переводчик с нескольких европейских языков, любимый с детства писатель и объект моих исследований, бесследно пропавший в эпоху Большого террора, смотрит на меня с разворота. Про себя всегда называю его Автором.
Почему знакомым кажется, что моя жизнь проходит впустую? Ведь вот оно, сокровище, еще один шаг к разгадке. Все считают, что моя работа превратилась в зависимость из-за личной неустроенности. Скорее, все наоборот. Одной проще. Не нужно объяснять, что поездка на международную конференцию важнее совместного отдыха, а сон может подождать, если на подходе печать монографии.
Голос призвания не дает мне выбирать, звучит настойчиво: никто кроме тебя не сможет. Правка статьи для очередного сборника или диспуты подруг о методах высаживания на горшок и ввода прикорма? Разыскивать человека, предположительно пронесшего через войну наброски романа, или перемывать в кафешке кости мужьям? У меня только один вариант.
Учиться столько лет, получить вузовский диплом, поступить в аспирантуру, защитить диссертацию – и после этого спорить про подгузники и любовников? Неужели не хочется чего-то достичь, гордиться чем-то, кроме грудного вскармливания и зарплаты мужа? Нарочно не разрешаю себе чувствовать. Если потеряю все это – кем тогда буду, чего буду стоить? Искусственный декабрь внутри сберегает душевную энергию для действительно важных вещей.
Так страшно не добиться правды, что про друзей приходится забывать все чаще, зато научных публикаций выходит все больше. Все чаще рядом с его именем всплывает мое.
Расстрел в казематах? Побег и жизнь инкогнито? Лагеря? Если эта книга-фотоальбом сможет подсказать ответ – отдам что угодно.
***
Зря надеялась. Во всей книге не нашлось ни одной буквы, ни крошечной пометки – белые обороты листов и поля. Портреты напечатаны по одному на каждом развороте, а последний – пустой. Может, типографский брак? Неудачный экземпляр без подписей?
Ни одного знакомого лица – это не знаменитости, даже давние. Нет групповых портретов, нет детей – значит, не семья. Все люди разного возраста – не выпускной альбом. Портфолио фотографа, поэтому подписи и не нужны?
Неподвижные лица будто следят глазами, пока не перевернешь страницу. Мягкая нечеткость контуров, диафрагма полностью открыта, и область фокуса совсем небольшая. Так смотрит человеческий глаз – не может держать резкой всю видимую область. Нежные полутени на лицах, свечение – фотографии девятнадцатого века как произведения искусства. От первых страниц к последним женские прически теряют пышность, рукава – буфы, у мужчин исчезают сначала бороды, потом усы.
