Селезень плакал впервые в жизни. До сегодняшнего дня он не помнил, чтобы из-за чего-то проливал слезы. Не плакал в семь лет, когда лишился родителей, не плакал в двенадцать, когда арбалетный болт раздробил ему голень. А ведь было больно, чертовски больно. Хромота осталась на всю жизнь. А сейчас горячая солёная влага помимо воли струится из глаз, катится по небритым щекам и мочит серую бумагу самокрутки.
Селезень выплюнул в ладонь подмокшую козью ножку, аккуратно пересыпал табак в кисет и с горьким вздохом утёрся рукавом комбинезона. В один день лишился всего. А ведь ещё вчера был одним из богатейших людей Грязного Города. Перед ним заискивали, униженно гнули спину, умоляли, упрашивали, валялись в ногах, а всё потому, что он был обладателем настоящего сокровища. Сокровище, которое давало власть, сокровище, которое олицетворяло силу и могущество, сокровище, помогавшее выжить в этом безумном мире. Он хорошо помнил, как десять лет назад случайно наступил на поржавевшую крышку канализационного люка и обнаружил мрачный зловонный туннель, на деле оказавшимся сказочной пещерой Али-Бабы. Армейский склад многовековой давности, точнее, его малая часть – подняли статус Селезня от рядового охотника до главы гильдии вольных торговцев. Восемь десятков пистолетов Макарова, сорок четыре ящика патронов калибра 7,62 и пятьдесят единиц скорострельной смерти в серых матовых контейнерах с ничего не значащей для простого смертного надписью Concern Kalasнnikov (AK-109). Не иначе, птица счастья пролетала мимо, и Селезень сумел ухватить чертовку за хвост. За прошедшие годы он не продал и половины. При воспоминании о радости, охватившей его тогда, десять лет назад, глаза вновь наполнились влагой. Не сумел, не сделал, не сберёг. Сколько раз говорил себе, что нельзя хранить все сокровища в одном месте. Выследили, твари! Обокрали! Лишили силы, а значит, жизни!
Придя вечером к схрону и увидев отодвинутый в сторону люк, Селезень издал волчий вой, полный запредельной глубинной скорби. Тайник был пуст, а на засохшей грязно-бурой земле отчётливо выделялся треугольный след толстонога. Отпечаток глубокий, значит, тупая травоядная тварь шла нагруженной. И ограбленный торговец слишком хорошо знал, что за поклажа была прикручена к морщинистой зелёной спине. Он зажёг факел, закружился словно пёс, выискивая следы похитителей, но всё было напрасно. Прошедшая недавно песчаная буря оставила лишь причудливые пыльные разводы на горах древнего мусора. Вот тогда Селезень и заплакал впервые в жизни.
Он долго сидел возле разграбленного склада, смоля самокрутки, потом с тоской взглянул на небо. Луна походила на дымящееся хлорное пятно на застиранной робе ночи. Селезень хищно оскалился, похлопал по четырём автоматным магазинам на поясе, погладил штык-нож, щёлкнул ногтем кожаную кобуру с пистолетом и бросил во мглу:
– Зря радуетесь, суки! Я не из тех, кто прощает обиды!
Сняв с плеча автомат, кряхтя полез в смрадное чрево убежища. Скоро начнётся буря, и лучше переждать её в тихом месте. Ворюг он будет искать завтра.
Он долго ворочался и лишь под утро забылся коротким тревожным сном.
Разбудили его какие-то звуки, доносившиеся снаружи. Селезень потянулся, потёр опухшие глаза и осторожно выглянул из люка. Здесь, на окраине города, почти не осталось высоких руин. На несколько километров простиралось бугрящееся каменными холмами плато. Не зря это место зовут «караванная площадь». Тут формируют экспедиции в другие города, собираются торговцы, предлагают свои услуги охранники и маркитантки. Только караваны уходят не часто, а потому плато обычно пустует. Охотникам тоже нечего здесь делать, животные не любят открытые пространства.
Вдалеке возвышался покосившийся железный столб, таких много в Грязном Городе, но об их назначении уже давно все забыли. Цивилизация древних людей была величественна, но непонятна.
У столба стоял голый человек, а вокруг копошились несколько оборванцев. Чуть в отдалении неподвижным зелёным пятном застыл толстоног. Расстояние было велико, но даже отсюда Селезень отметил, что у раздетого странная форма головы, таких вытянутых черепов не бывает у людей. Мутант!
Всё стало ясно. Трое оборванцев – это фанатики-флагелланты. А голый – их жертва. Для «детей чистоты» нет большего удовольствия, чем сжечь на жертвенном огне очередное дьявольское отродье. Только странно, что они не отвели мутанта в стойбище для торжественной казни, а решили расправиться с ним в безлюдном месте. Впрочем, Селезень не стал ломать голову над этой загадкой – есть дела поважнее. В другой раз он непременно полюбовался бы на ритуал. Его веселили потешные пляски флагеллантов, их ужимки и прыжки, забавляло, с каким воодушевлением они лупят друг друга плётками и слаженно поют лауды во славу Единого. Только сейчас не то время. Это фанатикам нечего делать, как веселиться, а ему надо искать грабителей.
Наскоро позавтракав вяленым мясом и запив его водой из фляги, Селезень вылез на улицу, задвинул люк и захромал в сторону фанатиков, предварительно расстегнув кобуру пистолета. Так, на всякий случай.
Все трое были ему знакомы, и он приветствовал их по ритуалу:
– Славьтесь, «дети чистоты» – слуги и опора Единого!
Флагелланты повернулись к нему. Их лбы были густо вымазаны помётом толстонога. Странные представления о символике чистоты – мазаться дерьмом. Одно слово – психи.
– И тебе здравствовать, карго Селезень! – ответил старший из сектантов.
– Решили по-тихому сжечь мутанта? Разве это хорошо, лишить горожан такого зрелища?
– Это дань памяти брату Фалио, которого эта нечисть лишила жизни. Такая жертва не для посторонних глаз.
– Понятно, – кивнул Селезень, намереваясь задать главный вопрос, но его перебил высокий писклявый голос:
– Спаси меня, добрый человек!
Говорил мутант, но торговец даже не взглянул в его сторону. Он лишь досадливо поморщился и обратился к старшему:
– Здесь должен был пройти караван, – Селезень прищурился, прикидывая. – Не меньше семи-восьми толстоногов, с большой поклажей. Вы не видели?
Флагелланты отрицательно покачали головами. Старший пожал плечами:
– Мы пришли сюда ещё ночью. Мимо нас никто не проходил.
– Спасибо, братья, – разочарованно буркнул Селезень и пошёл прочь.
– Был караван из девяти вьючных животных!
Селезень замер. Резко обернулся на голос. На него смотрели огромные, цвета расплавленного золота глазищи. Уши у существа были вытянутые и заострённые, а голова походила на эллипс.
– Говори! – потребовал Селезень.
Но существо лишь улыбнулось:
