…Проводить старуху в последний путь никто не пришёл. Отец Игнатий зачитал полагающуюся при погребении молитву. Могильщики опустили убогий гроб в наспех вырытую могилу и дружно замахали лопатами, засыпая её. Священник не стал дожидаться, когда они закончат, оставил им бутылку мадеры за работу (старуха была очень бедна) и степенно удалился, осеняя себя крестным знамением и шевеля полными губами. День выдался жаркий. Холщовые рубашки на спинах мужиков намокли от пота. Сформировав холмик и воткнув в него простой безымянный крест, они сели неподалеку отдохнуть от трудов, а заодно распить вино, что дал им за работу отец Игнатий.
Выпили по глотку – помянули новопреставленную. Мадера была тяжёлой и тёплой, поэтому, когда бутылка почти опустела, могильщики были изрядно пьяны.
– А что, Сашко, не рассказывал ты мне давно про свою Юльку? Или передумал жениться на ней? – заглядывая в бутылку, точно в подзорную трубу, спросил Михей.
Сашко глубоко вздохнул и не без горечи в голосе произнес:
– Я-то нет, да кабы она не передумала… Пока коплю на свадьбу – того и гляди – уведут мою Юльку…
– И много удалось тебе скопить?
– Да с этими разве скопишь?! – Сашко кивнул головой в сторону свежей могилы. – Ведь одни нищие мрут. Тут и на бусы Юльке не накопишь, а хочется, чтобы и еды на свадьбе было вдоволь, и музыкантов позвать, и…
– Погоди-ка! – подняв палец вверх, внезапно прервал его Михей. – На бусы Юльке, говоришь, не накопишь? Дык, они – и бусы, и золото, и камни-самоцветы – вона, тут, в пятидесяти шагах от нас с тобой!
Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.
– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от чёрта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мёртвых – большой грех!
– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык всё ей и при жизни досталось – и богатство, и почёт! Не то что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – и Михей опрокинул в себя остатки мадеры.
Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:
– После жёлтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – и Сашко икнул.
Но Михей не унимался:
– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – он поднял глаза к небу.
Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слёзы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.
Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.
А Сычиха ещё при жизни выбрала себе для могилки сухое местечко. Копали долго – могила была вырыта основательно, да и земля успела спрессоваться. Вот уже в небе появилась огромная, полная луна. Сашко уже протрезвел. И хотя ночь была тёплая, его внезапно стал колотить озноб. Он уже хотел отказаться от затеи, но было поздно: лопата скользнула по крышке гроба.
В этот самый момент ничего не подозревающий Михей, ходивший в сторожку за керосиновой лампой, поставил её на землю и спрыгнул вниз, проломив подгнившие доски – аккурат посередине. Послышался негромкий треск – это лопнул живот покойницы, в который Михей угодил ногой. На погребальном покрывале тотчас стало расплываться тёмное пятно.
– Фу ты, пропасть! – выругался Михей, расставил ноги по сторонам гроба, прикрыл рот ладонью, а второй рукой стал отрывать остатки крышки, чтобы поскорее добраться до вожделенных жемчужных нитей. Сашко, вжавшись спиной в стену ямы, с ужасом смотрел на него.
– Чего глазами хлопаешь, посвети мне! – зло бросил ему Михей, отрывая последний кусок крышки.
Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.
…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась. Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что надевались по старинке, просто. Бледный как полотно, Сашко, встав с колен, повернулся в сторону церкви.
– Прости нас, Господи! Господи, спаси и помилуй! – и принялся судорожно креститься.
Тут из могилы показалась вихрастая голова Михея:
– Достал! Держи-кось! Эх ты… Он поднял вверх руку с жемчугом и вложил в ладонь подошедшему Сашку. – Тебе девицей надобно было родиться, с такой чувствительностью, а ты ещё и жениться надумал! – махнул рукой Михей и нырнул обратно, в смрадное царство смерти, дабы обобрать Сычиху до последнего камешка… Cашко присел на корточки и стал катать в руке жемчуг, тяжёлый и влажный. Поднёс его поближе к лампе, чтобы получше рассмотреть. В ту же секунду в могиле послышалась возня, и раздался истошный вопль Михея:
– Сашко! На помощь! На по…
Крик превратился в хрип, и… все стихло. Cашко осторожно подполз и посветил на дно могилы. Там, ничком на покойнице, неподвижно лежал Михей. Сашко не сразу понял, что это за светлые, кривые палки у него на спине.
Но когда они сжали свои корявые сучья, впиваясь ногтями в спину Михея, он понял, что это руки Сычихи.
…Сашко бежал, не оглядываясь, спотыкаясь о старые памятные камни и почерневшие от времени скособоченные кресты. Ему казалось, что Сычиха, выбравшись из-под Михея, гонится за ним. Наконец он выскочил на просёлочную дорогу и, задыхаясь, побежал дальше – к церкви. Там и просидел до первых петухов. Очнувшись, он обнаружил у себя в зажатом кулаке жемчужное ожерелье.
В ужасе, словно ядовитую змею, откинул он его в заросли лопуха, что разросся у церковной ограды. Потом поплёлся к себе домой – и как был, в грязной одежде и сапожищах, рухнул на лавку и забылся. Ему снилась свадьба. Юлька, нарядная, красивая, в белом платье – улыбалась. Стол ломился от разнообразной еды: тут было мясо всех сортов, рыба, фрукты и, кроме хлеба, с десяток наименований выпечки! Вино, водка, пиво – лились рекой. Гости пели и плясали, и всё смешалось в один пёстрый, шумный хоровод. Наконец, сытые и довольные, все стали расходиться.
