"Вы смотрите поверх. Теперь смотрите сквозь. Сквозите же".
(голос неизвестного в толпе)
Глава 1. Черное сечение чувств.
На пыльной книжной полке стоял пустой граненый стакан. Снаружи он был ребрист, а внутри липок от выпитого черного чая. Несколько минут назад край стакана обнимал червленый полумесяц женских губ, с жадностью сосущих чай. Женщина спешила умереть. Смерть должна была наступить от яда, подмешанного ее руками минуту назад в вяжущую, терпкую жидкость. Отравить себя – лучшее решение, если поблизости нет человека, который мечтает стать убийцей. Желая предотвратить мучительные колики в животе, связывающее бронхи удушье и другие болезненные ощущения, женщина сильнее зажмурилась, перебирая в уме цитаты ближневосточных мудрецов об одинокой смерти. Книжная полка не только поддерживала граненый объем жидкой смерти, но и выполняла роль страховочного поручня, за который она сможет схватиться, когда начнет терять контроль над пустотой, чтобы смягчить падение тела на холодный пол. Все должно закончиться здесь и сейчас. Волосы густые, спутанные и своевольные сбриты и валяются на полу в ногах. У нее рак. Глаза двоят ночную луну, освещающую тропу войны. Платье женщины. Цвет неявленных драгоценностей. Губы. Цвет набухшей тревоги. Ногти. Цвет обугленного в охотничьей жаровне баклажана. Кружевные трусы. Цвет молодой черной смородины. Трусы максимально натянуты на бедра, ждущих своего появления из под платья, которое, в грации падении тела, вскоре отпрянет своим подолом от молочной плоти упругих бедер словно вечерняя морская волна, открывающая прячущийся песок во время отлива. Будущая смерть женщины принадлежит девочке 13 лет, а ее книжная полка торчит из стены кофейни, где одинокие люди собираются для выходного чтения и интеллектуальной рефлексии по стелющимся в речь страданиям о неразделенной тоске. Тем ядом был сахарный песок. Той девочкой была женщина. Тем вечером была жизнь. Той болезнью была любовь.
Девочка стояла возле книжной полки, на которой отсутствовала важная книга, место которой занял пустой стакан из под черного чая, который согревал ее живот и напоминал о предстоящей гибели. Книга, которой не хватало, валялась на полу среди вьющихся сбритых волос женщины, стоящей в оцепенении посреди кофейни, где люди наслаждались праздным любопытством к самым извращенным способам расстаться со свободным временем. Женщина только выпила чай, стакан из под которого поставила на книжную полку в то самое место, откуда до этого взяла книгу, раскрытую на случайном месте, где прочтенное ею было настолько мощным, локомотивным вторжением в ее внутреннее пространство, что она тут же потеряла контроль и уронила книгу на пол. Книга упала разворотом вниз, смяв несколько страниц по середине в неопределенной последовательности. То, что потрясло женщину, выглядело как обнародованный секрет, известный ей одной. Текст из книги был эксцентричен и включал в себя примерно следующее повествование: "Пролитое на пол молоко вырвалось нарошно. Пришло время горевать по идолам ушедших дней, питающим нас. Игра должна быть бесспорной для ее участников. Осколки чувств режут глубже, если пролитое – не молоко, а любовь. Предательство губительно для связанных. Ничто не вечно в моменте, собранном водой в ладонях жаждущего. Пистолет разряжен, молоко пролито, измена. Она стояла и не могла собрать себя по частям. Перед ней лежал мужчина, на половом члене которого твердела клейкая сперма. Член мельчал. Мельчала жалость. Но ярость росла. Рядом лежащая женщина обладала большой грудью и на этой груди тоже остывала его сперма. Между ними был разговор, слишком откровенный. Разговор искуплен кровью. Двое убиты, но почувствовать убитых может лишь убийца, потому что для убитых отныне нет убийства – оно живет только в мыслях палача, вытирающего кожаными перчатками слезы с лица. Плывет тушь. Кровь и молоко. Убийца оставила их в великом покое и это ли не справедливый дар обманутого мстителя, пустившего по водам надежды на покой?".
Атмосфера кофейни наливалась трагедией. Купол внутреннего страдания нависал над девочкой, идущей по мрачному, холодному коридору, устланному послевоенной пылью. Пыль везде. Пыль на лицах. Пыль на судьбах. Души в пыли. Двери в коридоре открывались и из них выходили огромные черные коты, перебегающие в двери напротив. В конце коридора послышался стук. На стеклянном фасаде осталось несколько голубиных перьев. Видимо, птица убилась насмерть, на скорости врезавшись в прозрачность. Ах да, вот она, хрупкая тушка, комком увядшей жизни лежащая по другую сторону реальности. Стены коридора начали сдвигаться друг на друга и девочка сильно напугалась – она слишком юна, чтобы погибнуть при столь абсурдных обстоятельствах. Нет. Подняв книгу с пола, она развернула смятые страницы и поставила ее на полку, забрав оттуда граненый стакан с черным чаем. Глотнув его, она с силой разбила стакан, выхватила пистолет Макаров из под свитера, заправленного в голубые джинсы и метко выстрелила по трем люстрам. Свет погас, но глаза женщины горели от торжества внутренней справедливости, заполнившей собой горюющую пустоту ее сердца, обманутого мужчиной. Изменник работал в этой кофейне и именно здесь подцепил грудастую шлюху, с которой переспал в их квартире. К счастью, оба блудника поплатились жизнью, которой хотел лишиться и этот палач, в страхе держащий черный пистолет. Конечности немели, разум погружался в ужас светящихся в темноте кошачьих глаз напуганных посетителей. Женщина хотела стрелять по любому, кто напомнит ей изменника. К счастью, в кофейне находилось лишь три студента, да слабослышащий старик, пьющий сенчу. Нет. Все нужно вернуть на место. Кофейня. Девочка. Граненый стакан. Упавшая книга. Разбившийся секрет. Никаких убийств из мести, только холодный расчет. Чувства ведут к смерти, которая безусловно толерантна, в отличие от жизни. Женщина хотела смерти, но не себе, а девочке, растущей внутри нее. Она была беременна. Живите, люди. Будьте покойны. Это я, ваш благословитель. Я спасла вам только что вечер, из которого происходит ваша никчемная жизнь. Этот вечер – первопричина ваших страстей, которые вы плодите вашими грубыми умами. Все хорошо. Спокойно. Я просто хочу заказать еще чая.
Она работала официанткой в кофейне и полгода назад влюбилась в одного из постоянных гостей – старую женщину, у которой был преуспевающий сын, талантливый программист, который два года назад основал с другом айти-компанию, за год вошедшую в список Форбс с годовым оборотом в миллион долларов. Случилась любовь, а затем измена. Но чрево официантки уже наполнилось надеждой на новую жизнь. Предательство, увольнение, глубокое разочарование, злость. И вот сегодня у нее последняя смена, она сидит в качестве посетителя в кофейне, посасывая черный чай и рефлексируя над своей болью вместе с девочкой внутри. Ей хочется прочесть роман, который ее шокирует, встревожит, взволнует и отвлечет от тяжких мыслей. Ей хочется убивать, убивать за двоих. Необходим резкий звук, звенящий и беспощадный. Пусть что-то разобьется. Пусть взорвутся лампы. Если правосудия не существует, то есть звук правосудия – выстрел пистолета, оглушающий хлопок свинца в груди предателя. Женщина допивает черный чай, встает из-за стола и выходит на улицу. Она помнит, что в школе часто забывала ставить точки в конце предложения и не понимала, почему учительница по русскому языку ее за это ругала. Теперь она поняла, что такое настоящая точка, когда обратного пути нет, а новая жизнь хочет начаться с красной строки, но не решается соскользнуть с обрыва законченной мысли. Ей больно, на глаза просятся слезы, в горле набухает горечь, лицо видоизменяет страдание. Как же она позволила себе оказаться у истоков жизни такой уязвимой и страдающей? Ах да, Иисус был тоже рожден в хлеву не от того, кого любила Мария. Весь мир знает эту историю, но когда с тобой случается что-то похожее, боль становится тщеславной и тебе кажется, что такой несчастной можешь быть только ты. Ей нужен совет, нужен священник. Нужно спешить домой, искать новую работу. Делать аборт? А что скажет девочка? А что скажет женщина, если девочке сказать нечего? Что скажет эта улица, эти мерцающие окна незнакомых домов, эти птицы?
