«Есть киа-рио, а есть киа-дежанейро» горело в настенной плазме. Не смешно – не заражена.
А племяшка хочет стать юмористом, когда вырастет. Иронично. Еще десять лет назад это было лишь развлечением.
«Если слышите смех, нажмите тревожную кнопку», – на повторе вещал динамик на улице. «Если начнете понимать шутки, значит вирус заразил спящих в глазных яблоках паразитов, которые блокируют вентральный стратум, отвечающий за понимание юмора. В таком случае немедленно обратитесь за помощью».
Целый день в голове был сумбур. В метро передо мной человек рассмеялся над шуткой из громкоговорителя, звучащей перед названием станции. Люди в вагоне запаниковали, но ликвидаторы появились быстро. Зараженного увезли.
Поколению племяшки будет легче с этим справляться. У них не будет воспоминаний о прежней жизни.
В садик я приехала только к восьми, торопилась в зал продленки, но замерла. В пустом коридоре эхом разнесся детский смех.
Я нажала тревожную кнопку.
Шла на непривычный звук, пробирающий до костей.
Сашка сидела на ковре среди игрушек, рядом от смеха скручивалась ее подружка Лейла. На полу лежала воспитательница.
– Саш… – голос от напряжения осип, поступающая истерика не давала дышать.
Племяшка обернулась на голос. Белая юбочка была измазана кровью.
– Она смеялась, а потом упала, – Сашка всхлипнула, я задушила в себе панику, сделала шаг вперед.
Заливистый смех Лейлы резал по ушам. Ее ещё можно было госпитализировать. Но женщина… её смерть меняла все.
Паразиты не покидают живое тело, только мёртвое.
– Всё хорошо, – я осторожно приблизилась к племяшке, сквозь ужас пытаясь оценить ее состояние. – Русалка села на шпагат…
Сашка мотнула головой.
Я взглянула на потерявшую связь с реальностью Лейлу. Ждать бригаду помощи было нельзя. Тело мёртвой женщины может быть опасно. Неизвестно, как вирус заражает паразитов, спящих в нас.
Я рухнула коленями на пропитанный кровью ковёр. Голова женщины была разбита.
Хотелось кричать и плакать, но я обязана была спасти Сашку. Шанс был.
Лейла смеялась.
Но она была не опасна. А распахнутые в предсмертном ужасе глаза холодеющего тела – да.
Природный инстинкт подогрел кровь. Пусть заражусь я, а Сашка выживет.
Я взяла со стола железную линейку. Глубоко вздохнула, уронила на ковёр слезы безысходности. Дрожащими руками поднесла острым краем поддела глаз, сдерживая рвотный позыв.
Кровь хлюпнула, ребро линейки разрезало жилы. Я плакала. Лейла смеялась.
Нельзя было допустить, чтобы глаз растекся. Я протолкнула линейку глубже, сохраняя глазное яблоко целым. Выдохнула. Рычагом вытолкнула глаз из глазницы.
Дернулась от омерзения, взяла его пальцами. Линейкой рубанула несколько раз по жилам, яблоко осталось в ладони.
Времени раздумывать не было. Заражённые паразиты не могли выбраться только из живого тела. А Сашку надо было спасти.
Разом запихнула глазное яблоко в рот.
Желейная субстанция с привкусом гноя расползлась во рту. Я её проглотила, рвотная судорога два раза вернула прокушенный глаз в полость рта. Окунувшись в истерику, оба раза я его проглотила.
Сознание кололо иглами ужаса, я снова взяла линейку в руки. Я заражена. Но Сашку спасти ещё можно.
Звук, будто копаю землю, полную мясистых корней, заполонил сознание.
На этом глазу жилы резались сложнее, я начала линейкой их пилить. Глазное яблоко в руке, как склизкая лягушка, дребезжало. Зажмурившись, я забросила его в рот. Сербнула, как спагетти, длинными жилами, втянув их губами. Постаралась, не жуя, проглотить.
Сквозь зажатые пальцы на губах с рвотой вышла кровь, остальное я заставила остаться в желудке. Разрыдалась.
Всё хорошо, я спасла Сашку.
Всё было не зря. Лейлу и меня госпитализируют, Сашка будет жить. Оно того стоило.
Но Сашка засмеялась.
Я в ужасе посмотрела на племяшку. Тихий детский смех колокольчиком отдался в ушах.
– Я поняла, – смеялась Сашка. – Русалка не может сесть на шпагат, потому что у неё хвост!
Все было зря. Мы обе скоро будем овощами.
Я расслабленно улыбнулась, слушая топот ног спасательный бригады в коридоре. Погрузилась в приятное, давно забытое чувство.
Мне было смешно.
«Добро побеждает зло. Значит, кто победил, тот и добрый» – твердит себе Андрей. Но сколько не говори «я хороший человек», крови на руках меньше не станет. На руках, шее, плечах, лице – не станет. Она растекается под ногами, мажет по щекам, пачкает ободок унитаза под открытым переломом позвонков. Глупо было думать, что взрослого мужчину в девяносто килограмм можно смыть, нажав на слив. Но Аббадон существо неземное, не знает еще, как тут все устроено.
Перемолотые клыками хрящи с позвонками свисают на склизких жилах с белого трона, сплющенное когтистыми лапами лицо бедолаги стало втулкой с позитивным призывом «смой меня». Правая рука смогла пролезть в сливную трубу, раздробленная скрупулёзным движением: Андрей мял ее, как пластилин, чтобы сделать гибче. Но сдался – до конца довести дело не получится, остается только умыться и выйти в окно. Сбежать, а не покончить с собой. Это не получится. Уже пробовал.
Лучше бы он оказался сумасшедшим, как думал в начале. Психом, свихнувшимся из-за скопления ртути в мозгу от неправильного питания, шизофреником – было бы легче. Потому что смириться с тем, что ты вменяем, но теперь не один в своем теле, гораздо сложнее.
И ладно демон был бы костюмом, но он имеет свое, мать его, мнение и свои моральные принципы, которые ему, Андрею Некрасову, московскому репортеру, при всей его падшей натуре, чужды.
Андрею непривычно убивать людей. Это, ей богу, не дайвингом заняться или французский выучить, как давно хотел. Своеобразное киллерство – сверх его понимания. Выходит, правда, весьма неплохо, но Андрей не соревнуется за золотые звездочки.
Некрасов сглатывает, смотрясь в зеркало – с места преступления они убрались быстро, смогли проскользнуть в окно туалета кафе в нескольких километрах, где сейчас тщательно смывают кровь с рук.
«Не ври себе. Тебе это нравится»
– Я не вру! – ударяет ладонями по кафелю раковины Андрей, рыком отвечая на голос в собственной голове.
Уже плевать, что выглядит окончательно свихнувшимся – крутящих пальцем у виска всегда можно прикончить.
«Признайся»
– Это бред! Заткнись! – голос срывается на хрип от дикого вопля, костяшки пальцев жгут осколки разбитого зеркала, принявшего на себя злость обоих существ.
Но демон не зол – он хочет признания. Чувствует хозяина и хочет, чтобы тот не вел себя как пятнадцатилетка на первом свидании, а признал, что чувствует.
А чувствует Андрей могущество. Распирающие ребра возможности изменить ход мировой истории, возможность держать чужие жизни в своих руках, возможность почувствовать себя Богом. Ведь человек был сотворен по его образу и подобию. Андрей Некрасов это превзошел.