Глава 1
Жилины. Сентябрь 1990 года
Сидели мы с папой на кухне и молчали. Он выговорился и отдыхал после долгого рассказа, а я в себя никак прийти не мог, да и было отчего.
Тут мама на часы посмотрела:
– Что это вы сидите, как будто нам никуда идти не нужно? Нам уже бежать пора, если ты не хочешь, чтобы твоя Любовь нас на платформе метро ждала. – Это она уже ко мне обратилась.
Мы с отцом спохватились и заспешили на выход. Я хотел было свой плащ на вешалке у родителей оставить, но мама решительно его сняла и себе на руку повесила.
Из квартиры мы почти бегом к лифту направились. Пока его ждали, я глянул на часы:
– Мам, а куда это мы гоним? Ведь ещё не горит. У нас времени целая куча осталась. Чтобы до «Маяковки» добраться, всего двенадцать минут нужно, а сейчас ещё без двадцати, да там ещё минимум пять минут ждать придётся, пока Любаша вниз спустится. Часы у тебя, матушка, спешат, наверное. Давайте прогулочным шагом пойдём.
Этот свой монолог я закончил, как раз когда лифт не спеша с шестого этажа спустился. На улицу вышли и нога за ногу в сторону метро побрели, решили, что лучше так неспешно идти, чем в метро у эскалатора без толку стоять. Я у мамы плащ свой забрал и даже на себя его напялил. Вроде к вечеру попрохладней стало, авось не вспотею.
Мы уже несколько минут на «Маяковке» около эскалатора простояли, а Любы всё не было и не было.
– Вон она, – послышался мамин голос.
Люба спустилась, обнялась с родителями, тут же подошёл поезд в сторону «Автозаводской». Народа было битком. Рабочий день закончился, шёл пресловутый, растянутый во времени час пик. Мы втиснулись в вагон, по поездной трансляции прозвучало: «Следующая станция «Площадь Свердлова». Осторожно, двери закрываются», – и поезд помчался по тёмному туннелю. Сдавили со всех сторон. Душно, жарко, а на мне ещё этот чёртов плащ – и зачем я сегодня в него влез, сам не понимаю. Весь день он мне покоя не давал. Вспомнилось известное выражение: «Как сельди в бочке». Образно и действительности соответствует, только что рассола не хватает, зато едкий запах пота свою специфику вносит.
Со всех сторон зазвучало: «На следующей будете выходить?» – и началось броуновское движение. Одним нашим временным попутчикам вот-вот с облегчением выдохнуть удастся, они на следующей станции отсюда выбраться сумеют, а другим, в том числе и нам, ещё малость потерпеть придётся. Ну, нам-то с Любой не привыкать, мы так каждый день домой возвращаемся, а вот родителям каково? Мучиться, конечно, недолго, один прогон, и мы тоже покинем эту душегубку, но до того счастливого момента ещё немного подождать придётся. Ведь мы сейчас к самому большому пересадочному узлу приближаемся. Мало того что находится он под центром города, центральней не бывает, так там ещё и три популярнейшие ветки московской подземки пересекаются. Сейчас больше половины пассажиров из вагона вывалятся, а ещё больше попытаются туда залезть, поезд же к сплошным спальным районам стремится. Вот тут главное – успеть следом за выходящими к дверям пробиться да там вцепиться в поручни с такой силой, чтобы тебя входящий поток к противоположной стене не унёс. Нам на следующей самим выходить.
Ну вот и «Новокузнецкая». Сейчас мы на другую ветку пересядем и через несколько остановок сможем на волю выбраться. Такова специфика жизни в столице. Передвигаться здесь достаточно сложно. «Но всё равно я Москву ни на какой другой город, пусть там подобных проблем совсем не будет, не променяю. Здесь жизнь кипит, ключом бьёт. Я здесь как рыба в воде, и если меня всего этого лишить, я сразу же загнусь», – думал я, пытаясь сжаться и стать меньше, пока мы с каким-то толстяком местами менялись. Мне свободной рукой плащ пришлось придерживать, чтобы с него все пуговицы не улетели. На «Новокузнецкой» вместе с нами тоже вышло полно людей, и все первым делом выдыхали, а затем, толкаясь и обгоняя друг друга, устремлялись на выход или на пересадку, как будто опаздывали куда, хотя большинство домой ехали. Но это уж привычка такая, словно если не потолкаешься всласть, то чего-то лишишься или недополучишь.
До «Академической» добрались без проблем – народа, конечно, много, но всё же не так, как в центре. Вот теперь ещё минуток пятнадцать пешочком – и всё, мы к Петуховым прибудем. На родителей посмотрел – вроде ничего они, держатся. Наверху, на воле, тепло и ещё солнышко на небе висит, греет заметно так, что я плащ снова снял. Люба из своей вроде небольшой, но весьма ёмкой сумки красочный полиэтиленовый пакет выудила, плащик мой аккуратно сложила и в него запихнуть умудрилась. Хорошо так стало, легко даже. По Профсоюзной машины мчатся, народ куда-то торопится, а мы стоим, пытаемся разобраться, в какую сторону нам идти следует. Поняли наконец и потихоньку пошли.
Далеко продвинуться не удалось, лишь до первой скамейки дошли. Мама на неё свою сумку поставила и сказала:
– Вы как хотите, а мне передохнуть надо, – и на лавочку эту уселась.
Ну и мы все рядышком пристроились и ножки свои вытянули, пускай тоже отдыхают. Смотрю, папа даже глаза прикрыл. Задремал, что ли, или чувствует себя не очень? Мама тоже запереживала:
– Саш, ты как? – и только заметив его улыбку, успокоилась: – Напугал даже, – а затем сама глаза прикрыла и начала на солнце греться.
Ну и я успокоился, понял, что они в себя таким образом приходят.
– Ладно, пап, что время терять, давай продолжай.
У меня как будто зуд внутри начался, так узнать захотелось, чем там всё закончилось. Или, скорее, продолжилось, ведь вот они мы, потомки тех людей, о которых папа рассказывает, на лавочке сидим да ножками болтаем.
– Ты понимаешь, – начал он, – столько событий тогда всяческих произойти успело, что рассказывать долго придётся.
Он на часы, на столбе у перехода висевшие, посмотрел, убедился, что там без двадцати восемь, и продолжил:
– Времени у нас с тобой всего ничего, я пообещал, что мы к восьми, ну самое позднее – к началу девятого у них обязательно будем. Поэтому что толку сейчас начинать. Ну, минут пятнадцать мы с тобой на эту информацию потратим, и бежать придётся. Задерживаться не хочется. Тем более вон, посмотри, сестрица моя старшая, Алевтина Фроловна, со своим супругом из метро вышли, оглядываются, пытаются понять, куда им идти. Выходов понаделали столько, что разобраться, где ты оказался, приезжим, типа нас, трудно. Так что давай пойдём вместе с ними потихоньку. Потом я тебе всё доскажу.
Он встал и закричал:
– Аля, Коля, давайте сюда!
Дядя Коля был высоким, широкоплечим и очень сильным мужчиной. Помню, когда тридцать с лишним лет тому назад мы ездили вместе с ним за грибами, он влёгкую нёс такую огромную корзину, доверху наполненную дарами леса, что я, тогда уже подросший четырнадцатилетний мальчишка, мог протащить её не больше сотни метров, а после почти падал на землю в изнеможении. Да и сейчас он производил впечатление довольно крепкого человека. Глядя на его прямую спину и скорее впалый, нежели привычный, отчётливо выдающийся у большинства пожилых людей живот, никто не мог поверить, что ему уже далеко за восемьдесят. Лицо у дяди Коли было продолговатое, тщательно выскобленное, седые волосы на голове аккуратно подстрижены, никаких следов лысины даже не намечалось. Крупный прямой нос, отчётливо обрисованные губы, серые и тоже крупные глаза в обрамлении седых ресниц и чёрточек бровей. Весь его вид излучал надёжность и гарантировал спокойствие. Тётя Аля, в отличие от мужа, была среднего росточка, довольно-таки полная седовласая старушка. Казалось, она, как колобок, катится рядом со своим супругом.
