3 – Рассказ
В глазах своих деревенских, Задорнов, конечно, не был ангелом. Хотя и, после того как ему, и сам Василий Матвеевич, попросил не трогать Элю, за смерть его мамы, но парадокс, он до сих пор так и не успокоился. Да и сейчас, поругивая себя всевозможными пришедшими в голову в это время словами, запоздало стучал себе по лбу, хрипло шептал.
«Какой же я участковый!» – шипел он, в испуге, застыв столбом рядом с Настей. Досадно было. Как он опростоволосился. И это произошло на глазах посреди главной улицы деревни.
Настя, которая в это утро торопливо выплыла, несмотря на свое необычное положение, из своего двора, ярко красиво счастливая, с заметным уже животом, в просторном, для беременных платье. Но ведь он знал, Настя беременна. Не подумал, или снова эта его мания подвела – выветрила мозги?
И оправдывая позже уже себя, бубнил, неся какую – то несусветную чушь.
Он и в прошлый раз, опростоволосился так, когда к нему утром прибежал Володя, глава администрации сельского совета – недалеко тот от него жил.
Заикаясь, сообщил.
«В деревне произошло убийство. Бежим…»
Он и тогда, помнится. С неохотой выслушал Володю, искривился, сказал.
«Ты иди, иди. Успею…
И, вспомнив, еще о Василии Матвеевиче, добавил:
«После добегу до него, а ты иди, иди.
Так и с Настей…
Да ведь, он знал, Настя никогда раньше времени не выбегала из дома на дорогу, собираясь в школу, где она третий год уже после педагогичного, вела урок русской грамматики и литературы, в здешней деревенской школе. Жила она еще с родителями. Папа у нее был кузнецом в деревне, а мама, теперь не работала. Раньше, вроде, трудилась телятницей до роспуска колхоза.
Трудная ее была работа. Потому она, первая настояла, чтобы ее дочь, не валяла дурочку понапрасну, шла учиться, после одиннадцати летки.
А Задорнов, хотя он, и, смел, в своей работе, но на любовном фронте, просто был никчемным человеком. Сколько у него было времени, привлечь к себе, самую перспективную, красивую девушку, но он почему-то все тянул, говоря себе:
«А пускай еще подрастет. Успею…»
Вот и успел. Остался с носом. Опередил его снова Василий. Как и в далеком юношестве. По этому поводу, он и в малолетстве воевал со своей мамой, кричал от обиды:
«Как же так? Мама! Васька, русский, да? Русский? Да он же немец! Лучше русского знает.
И завистливо стучал по оконной раме, как и сейчас, как плохо ему становилось.
«У!.. Недобитый…»
Мама его, в такие минуты его агрессии, не знала, куда от стыда бежать, останавливала его, покрикивала:
«Молчи, молчи, сынок! Плохо ты их семью знаешь. Они очень, очень прогрессивные люди. – И вздыхая, досказывала шепотом. – Таких уже почти нет. Всех в лагерях сгноили…»
Эта заноза, доставшая ему с малолетства, требовала от маленького Задорнова тоже тянуться за Василием. Все мальчишки на улице, лапту играют, а он, забившись в доме, сидел за учебниками, а как в четвертом классе, когда Василий неожиданно из деревни исчез, маленький Мишка каким-то образом вызнал о причине исчезновения школьного товарища, впервые всерьез задумался, что-то тут не так. Мать молчала, а спросить у кого-то, он не знал, кто ему это объяснит. Но сделал вывод себе, надо обходить этого участкового Федора Михайловича за сто верст.
Затем постепенно юношество, по малому подзабывалось. Теперь Мишка был занят только одной думой. Закончить среднюю школу и уехать подальше из этой опостылевшей деревни. Сначала, он хотел быть как его мама, учителем, но он, почему – то, не любил малышей. Воспитывался в семье он ведь один. Да еще, был он поздним ребенком. Матери было, уже тридцать шесть, когда она его родила. И поэтому, когда он оказался в городе Казани, ничего ему в голову не пришло, как попробовать свои силы в Казанском университете. И пока он осваивал азы криминалистики в Казанском университете, Василий тоже, зря не терял времени. После того, как его с намолоченной скирды соломы, случайно подобрала возвращающая из города семья. Те вскоре завербовались в Магадан, взяли с собою и найденыша. Помнит еще, Задорнов – это уже потом, когда он приехал снова в деревню, работать участковым милиционером, а сестра Василия, в это время, как раз приезжала на похороны своего отца. Тогда он сорвался, неосторожно полюбопытствовал, встретив ее у Фариды в магазине.
«А, Василий, где? Он, не с тобой? Не с вами? »
Зря он тогда, конечно, спросил это, горем убитой сестры Василия, Нины. Та тут же забилась в истерику, раскричала на него, высказав напоследок наболевшее свое:
«Не участковых сажать здесь надо, а психолога, с головой, который бы умел с людьми ладить. Где он, я не знаю! Сгинул, исчез из-за, вот, таких участковых, прытких. Эх! Ни за что человека, мальчишку, выгнали из родной деревни. Где! Где! Это у вас надо спросить. Представителей. Не знаю, умер, не знаю, жив…»
Тяжело тогда переживал эту встречу Задорнов. Но теперь-то, теперь? Ну, что он творит с Настей? Может у него, кровь в жилах разжижился? Ослеп?
– Что?! Что ты сказал? – Это он необдуманно, Насте сообщил о ранении Василия.
Если бы он вовремя ее не принял на руки, она бы, точно, упала перед ним на пыльную дорогу.
Помнится, когда он впервые узнал, Настя от Василия понесла, чуть было не наложил руку.
Теперь он, при встречах с Василием, молча помалкивает, пряча далеко свое истинное чувство к Насте, а тогда, два или три дня, не выходил из суппорта. Фарида даже перестала ему опускать водку.
– Хватит тебе. Хватит! Достаточно! – ругала его Фарида, обзывая дурнеем. – Спишь долго. Вот она ушла к женатому Василию. Учить все вас надо. Женщине зрелой, ты понимаешь! Хочется ребеночка. А ты что делал? Бегал, ловил хулиганов. Ушла она, Настя. Оставь ее.
Но как ее было оставлять? До него это не доходило. И теперь. Зачем он полез целовать безвольную, ослабевшую Настю? Та уже ничего не реагировала, тянула его вниз к земле и хныкала еще, от боли ниже живота. А он, этого не замечал, лез упорно к ее губам. Настя слабо упиралась, отталкивала его, локтями упираясь к его груди. В конце концов, оттолкнулась от него, вырвалась. И как в суппорте встала, не зная, куда ей бежать. В школу, где ее дети уже ждут, или обратно домой, к маме. Да и сам, Задорнов, вскоре пришел в себя. Бросил ей с ходу.
«Пошли, пошли…»
Потянул ее за руку к сельсовету, где его милицейский Уазик стоял.
–Больницу тебе надо. В больницу,– сказал он Насте, все еще упирающей. – Сейчас поедем в больницу. – И аргументируя, нажал на ее больное место. Знал, это ее отрезвит. – Ты хочешь родить? Так слушайся. Тут не далеко. Сама знаешь. Через лес и больница. Туда и обратно. Проветришься, а там сама решай.
… – Я черт подери,– потом он мне рассказывал, переживая заново эту драму. – Думал, Василий, честное слово, концы отдам. Она сзади меня, покряхтывает. Не комфортно ж сидеть там ей. А у меня от этого, волосы на дыбы. Не поверишь, все молитвы, которые помнил, читал, пока ехали, прошептал, – смеется он. – И вот, скоро она родит. Ты как после ранения?
