Наит Мерилион
Быть Тсерингером
Ларго не знал, что может быть хуже, чем явиться домой без фамильного комода с двенадцатью шляпками от лучших мастеров и шестью парами еще не ношенных туфель. А главное, со сплетнями со всего Костро. Комод этот действительно был особенный: стоило его открыть, а он уже одаривал тебя парочкой свежих слухов.
Магические вещицы должны быть у каждой уважающей себя семьи. В доме Тсе́рингеров были и бокалы, болтающие о политической ситуации, и убегающие часы, и поющая люстра. После развода мама забрала только комод.
– Комод-сплетник принадлежит Тсерингерам! – Брови у работницы бюро слились в одну.
Это мама потеряла драгоценную фамилию, а вот Ларго Тсерингером остался. Правда, женщину в бюро он не сумел в этом убедить. Лишь тихо сказал: «Я и есть Тсерингер». Сказал и сам себе не поверил. Какой он Тсерингер? Он всего лишь Ларго – блокадыш, не способный воспользоваться силой.
Дверь бюро захлопнулась; тут же в спину подул ветер, словно подгоняя домой.
Слезы душили, Ларго всхлипывал и сжимал в руке мятное масло и старую кисточку – это ему вручили в комплекте с чайным столиком со слоновьими ногами. Работница бюро важно сказала что-то вроде «этого с тебя хватит», что значило: «все, что тебе можно доверить, глупый мальчишка, – столик из городской библиотеки». Поставила штамп о выдаче магической вещицы и свою работу сочла выполненной более чем успешно.
Столик нетерпеливо затопал.
– Пойдем, – зло шикнул Ларго и направился к дому.
Воздух дрожал от нарастающей паники: в продуктовых очереди, всюду хлопанье дверей, телефонные звонки, мрачное гудение. Лишь изредка кто-то один скажет: «Не верю! Туман сюда не поднимется!».
Утром объявили об эвакуации всего Костро. Наблюдатели с низин заметили странное волнение Вайкато́пе неделю назад. Потом туман разодрал пасущихся овец. А после первой жертвы среди людей (им оказался дозорный у восточных ворот) город охватила паника.
Все вдруг стало каким-то перевернутым вверх дном. Но Ларго был этому рад. Пару часов назад маме прислали билеты на дирижабль. Ларго с мамой и луковым леденцом (так он называл младшую сестру) должны были переехать на Рондокорт. Наконец, спустя столько месяцев затворничества в этой глуши после скандального развода родителей, они вернутся к нормальной жизни.
Ларго обернулся на здание бюро, где драгоценный комод описали и отправили в багаж на отходящий вечером дирижабль, а вместо него выдали столик.
«Знаешь что, мама? Если бы ты сама удосужилась сходить за своим проклятым комодом, все бы было хорошо! Но ты предпочла отдыхать дома и послала меня, а мне всего лишь десять! Ты думала, мне дадут сопровождать большую вещь? Нет! Они сказали, что мы, Тсерингеры, будем эвакуироваться вместе с этим! Получи, мама, поганый чайный столик с жирными ногами!»
Столик нетерпеливо боднул запертую дверь.
– По голове себе постучи! – донеслось из дома.
Злая мама.
Ларго открыл дверь, ногой оттолкнув столик с прохода.
Леди больше-не-Тсерингер лежала на софе, а луковый леденец стояла рядом и махала на мать веером.
– Пока ты ходил за комодом, мы с Лайве собрали все чемоданы! Ну, что встал?
– Мама… – начал Ларго, закусил язык.
«Давай же, трус, – сказал сам себе, – если бы ты сама удосужилась…»
– Мама, я… Мне комод не выдали…
И тут мама села, а Лайве перестала махать веером.
Столик, до этого стоявший в дверях, радостно помчался прямиком к младшей сестре, напугав ее.
– Ла-а! – Луковый леденец кинулась прочь.
Мама резко поднялась, сплела узор вокруг ног столика, и тот нелепо повалился на пол. Она поймала Лайве и всунула ей в рот успокоительную пилюлю. А потом без лишних слов пересекла комнату, оказавшись очень близко… и высоко. Ларго поднял на мать глаза. Мгновение и – пощечина. Очередная.
– Говори. – В голосе мамы ненависть и нетерпение. – Где мой комод?
Каждое слово она произнесла с излишней тщательностью, отчего у Ларго по спине пробежал холодок.
– Твой комод в бюро. – Предательские слезы покатились по щекам. – Они не поверили, что я Тсерингер…
Мама хорошо владела магией. Связала ярко-голубой плетью сына и столик и вышвырнула их за дверь.
А вдогонку бросила: «Ты не Тсерингер!».
Ларго сидел на пороге собственного дома, царапал ногу веткой терновника. В очередной раз приник ухом к двери. Там, в доме, ныл луковый леденец, а мама ругалась по телефону с бюро. Наконец дозвонилась. Ларго замер, слушая бесконечное и повторяющееся одно и то же: мой комод то, мой комод это, вы за это заплатите, мы – Тсерингеры!
– Это ты больше не Тсерингер, мама, – прошептал Ларго в закрытую дверь.
Лучше бы она так за отца держалась, как за комод. Ларго почесал шею, оттянул кожу с ключицы до боли, снова принялся царапать шею.
Вот сейчас мама откроет дверь, и он ей скажет заветное «это ты больше не Тсерингер». Будет пощечина матери, не физическая, конечно. Впрочем, наверное, более унизительная и обидная.
Столик стоял рядом и не шевелился. На мгновение оба потонули в тени проплывшего в небе дирижабля. Того самого, на котором должен был лететь Ларго с мамой и леденцом. Наверное, фамильный комод там. Счастливый, летит себе сиротой, нет у него больше ни мамы, ни хозяйки – никого. Впереди неизвестность и полная свобода.
Столик тревожно затопал ножками.
– Отвали.
Ларго прижался лбом к двери.
Или же лучше ничего ей не говорить. Взять с собой столик и уйти прочь. Прибиться к семье Ясного, они тоже собирались на Рондокорт. А там уж как-то Ларго доберется до отца.
Папа лучше мамы.
Точнее, уж лучше папа.
Столик боднул Ларго в ногу, тот развернулся, чтобы пнуть его в ответ. Но не удержался и рухнул. Крыльцо задрожало. В доме со звоном посыпалась посуда, завизжала мама. Крики соседей «Вайкатопе!». Хуже, чем «Пожар!».
Ларго прижался спиной к двери, притянул к себе столик.
По саду уже поползли усики тумана. Вот один обвился вокруг цветущих флоксов и втянул в себя всю влагу. Повисли сморщенные ошметки.
Ларго часто думал о смерти. Живо воображал себе, как мама плачет у его гроба, как проклинает себя за то, что мало его любила. Усики зазмеились по ступеням. Ларго прикрылся столиком, вжался в дверь. Сейчас не хотелось умирать, даже из-за ссоры с матерью.
