Глава 1
- Шиимсаг! – смеясь, крикнула Бану.
Одиннадцатилетний мальчишка – точная копия Сагромаха в этом возрасте, как говорили все его родственники и, в первую очередь, Хабур – обернулся, сурово насупив брови.
- Я не хуже её! – буркнул он недовольно и, снова обратившись к мишени, подвешенной в трех метрах, метнул последний нож из рук. Тот в полете перевернулся раз, потом – Шиимсаг, затаив дыхание, наблюдал – перевернулся снова, но уже снижая траекторию полета.
А потом упал на землю, не долетев с пол-локтя.
- ДА ПОЧЕМУ?! – мальчик топнул ногой. – ПОЧЕМУ НЕ ВЫХОДИТ?!
Шинбана расхохоталась – звонко и весело. Шиимсаг не выдержал и кинулся к сестре:
- Ну погоди! – пригрозил он, ввязываясь в борьбу.
Бансабира удержала желание вскрикнуть «Не тронь сестру!» где-то в груди. Если её не научит он, кто знает, что будет потом. На её, Бансабиры, спокойствие, у Шинбаны было два старших брата. И, что немаловажно, брата законных. Вольных со временем распоряжаться ордами, которые им достанутся.
Семейство Яввуз-Маатхас пребывало на тренировочных площадках в полном составе. Более того – и Сагромах, и Бансабира настаивали, чтобы тренировки всегда проходили не только для отпрысков танской семьи, но чтобы все приближенные обоих танов, телохранители, отменные «меднотелые» Бану и «воители неба» Сагромаха – словом, все лучшие бойцы и командиры всегда тренировались в это же время. И днем, и ночью.
Это потребовало от Сагромаха почти два года и все его терпение после гибели их новорожденного сына, но он смог добиться того, что Бансабира снова поверила в себя и взялась за тренировки с былой прытью.
Желание метать ножи, как их легендарная мать, Шинбана вбила себе в голову лет в семь, если не раньше. И сейчас, стоило признать, управлялась с этим прилично. Шиимсаг всерьез соперничал с сестрой, обнаружив её успехи достаточно поздно. И страшно бесился по поводу того, что отставал.
Шинбане удивительно давался весь объем дистанционных атак. Довольно быстро она стала вместе с матерью трижды в неделю выходить ночами во внутренний двор и выпускать сорокастрельный колчан. Бансабира – «высокая мать» – всегда твердила, что для поддержания хорошей стрелковой формы нужно, по меньшей мере, четыре раза в неделю выпускать по двести стрел. А лучше – даже больше и делать это не только в дневные часы.
Сначала было немыслимо трудно, и глядя на дочь, Бансабира вспоминала себя. У неё также постоянно кровили пальцы, и часто от полученных повреждений она за обедом ложку не могла взять от боли. От недосыпа у Шинбаны залегли под глазами тени – они останутся с ней навсегда, светлые-светлые, но пожизненные, и от них кожа лица будет выглядеть еще бледнее обычного. Естественный след тяжелой выучки.
С ножами было много хуже. Бансабира долго пыталась объяснить дочери, как долго она пользовалась ножами не только с широким лезвием, но и с широкой рукоятью.
- Особенно на севере, Шинбана! – настаивали в один голос и Бану, и Сагромах.
Дочь не слушалась, упиралась – у матери совсем другие, изящные, изысканные! А ей что же, какими-то толстыми коротышками размахивать?
Когда Шинбана окончательно уперлась лбом в эту стену, Бансабира и Сагромах и решили впервые отвезти близнецов за Астахирский хребет в разгар зимы. Во владениях Геда и Аргерль Бану начала тренировочный бой с дочерью и совсем не усердствовала, позволяя управляться с ножами, как та может. Воодушевленная, Шинбана с усердием парировала простейшие удары, пока, наконец, умотавшись, не заявила, что замерзла и хочет в тепло.
Однако Бансабира будто не слышала и продолжала поединок на элементарных началах. Шинбана несколько раз повторила, что устала, но мать казалась неутомимой. Шинбана обижалась, потом злилась, потом была готова разреветься, потом – мстить. Она потащила из-за пояса нож скрюченными от мороза, но выронила его при самой попытке нанести удар. С недоумением воззрилась на опустевшую руку, а Бансабира тем временем опрокинула Шинбану на спину.
- А теперь возьми этот, - протянула она тогда рукоятью вперед старый широколезвенный клинок из тех, какими пользовалась еще со времен Багрового храма и с какими прошла всю Бойню.
Шинбана, хмурясь, взяла оружие и, сжав, вдруг удивленно воззрилась на мать. Бансабира улыбнулась, протянула руку, помогая Шинбане подняться, и, обтряхнув дочку со спины от снега, повела в усадьбу Геда, повествуя:
- В жизни может быть много ситуаций, когда чувствительность руки спадает: когда много сражаешься, и руку сводит от усталости; когда замерзла, и пальцы скрючены холодом; когда держащая нож рука ранена, и от потери крови леденеют пальцы, лишая тебя столь необходимого в бою ощущения клинка в руке. Вот тогда тебе и нужен нож с по-настоящему широкой и удобной рукояткой. Её проще чувствовать.
Шинбана слушала, не перебивая и хмурясь. Она зачастую выглядела очень серьёзным ребенком для своих лет.
- Даже я, солнышко, когда еду к Бугуту или сюда, к Геду, вместо тонких ножей беру эти.
- Но ты ведь Бансабира Изящная, мама! – протестовал ребёнок не столько из принципа, сколько из искреннего непонимания. – Тебя прозвали за твои смертоносные ножи!
Бансабира расхохоталась, прижимая к себе дочь за плечико, пока они шли.
- Явно не за ножи, Шинбана. Привычной красоты и изящества в бою не существует.
Девочка нахмурилась еще сильнее, остановилась, развернулась, вскинув голову, и требовательно уставилась на мать.
- Но папа постоянно повторяет, что ты прекрасна в бою! – выпалила Шинбана, явно рассерженная, что ей, похоже, врут.
Бансабира усмехнулась.
- Пойдем скорей, - повела она дочь в усадьбу. – Человеком действительно можно восхищаться, когда он по-настоящему искусен в своем деле. Я, например, нахожу прекрасным Нома-Корабела.
- Деда Ном? Он же старый!
- Конечно, - кивнула Бансабира. – Но, когда мы выйдем в море вместе с ними – я верю, этот день придёт – ты увидишь, насколько он влюблен в корабли, и как в них понимает. Будет буря – и поймешь, - неопределенно пообещала Бану.
- Я все равно не понимаю, - буркнула девочка. – Тогда, выходит, и наши кузнецы прекрасны? И смотрители псарен в доме Яввуз?
Бансабира засмеялась.
- Не все, разумеется. Но, когда мы вернемся домой, обрати внимание на всех, о ком говоришь. Тот, чьи глаза сияют, на чьем лице радость, если он занят своим делом, тот прекрасен душой.
Они зашли, наконец, в усадьбу, быстро затворив за собой дверь, чтобы не выпустить тепло очага.
- То есть, ты прекрасна для папы потому, что тебе нравится драться?
Сагромах быстро вышел встретить их в передней усадьбы, заслышав знакомые шаги.
- Мама прекрасная для меня, потому – что она лучшая из женщин, Шинбана.
