Я был ещё маленьким мальчиком, когда впервые увидел это сверкающее золотое чудо. А когда я смотрел на них, совершенно невозможно было отвести глаз. Они манили и притягивали своим необыкновением. Всегда, когда мама доставала их из комода, где они хранились, глубоко закопанные в ненужных вещах, замотанные в старый бабушкин платок, они и звенели как-то по-другому, по-особенному. Порой мне казалось, что этот звон я уже точно ни с каким другим не перепутаю. Это был тяжелый, цокающий звон; наверное, я бы сравнил его с самым большим колоколом, звучащим совсем не так, как другие колокола, – более глубоким, тяжёлым звоном. По крайней мере, мне в мои четырнадцать лет, в 1989 году, после посещения Великого Новгорода так казалось.
Каждый год перед Новогодним ужином мы с мамой садились за небольшой круглый стол, стоящий посреди залы; на нём лежала белая кружевная скатерть, а сверху, прямиком над столом, тускло горел бордовый абажур с бахромой вокруг, и я терпеливо ждал, когда мама достанет и развяжет этот туго завязанный платок. Мама аккуратно вынимала и выкладывала одну за другой монеты на стол. И это был уже как ритуал для нас. Я знал, что на Новый год, вечером она снова откроет старый комод, будет в нём долго рыться и, найдя, положит на стол звенящий заношенный бабушкин платок; и весь этот ритуал происходил аккурат перед тем, как принести из кухни уже готовый праздничный ужин. Это были десять золотых монет Николаевского червонного золота с профилем Николая II и надписью «Б. М. Николай II Императоръ И Самодержецъ Всеросс» на одной стороне и двуглавым орлом – на другой, а под орлом было выгравировано «10 рублей 1898 г.».
Стоимости их я, конечно же, не знал, но мне запомнилась одна беседа, которая произошла прямо перед смертью бабушки. Они тогда долго сидели с мамой за этим же круглым столом, а я, будучи первоклашкой, сидел на кухне и, делая домашнее задание, подслушивал их разговор.
– Доченька, я чувствую, что скоро умру. Не перебивай, пожалуйста… – говорила бабушка, не давая маме вставить и слова. – Я хочу тебе передать наши семейные драгоценности, которые достались мне ещё от моего дедушки. Это десять золотых червонцев. Где он их взял, я не имею ни малейшего понятия, так как сами они жили очень бедно, порой даже денег на хлеб не хватало. Они с бабушкой работали с утра и до позднего вечера на полях, живя в ветхом доме в деревне. Знаю только, что сейчас эти червонцы стоят немалых денег.
И вот эти слова «немалых денег» очень запечатлелись в моём детском сознании и остались надолго в памяти; а ещё, каждый раз когда я вспоминал эту фразу, в груди распирало чувство гордости, достатка и уверенности в завтрашнем дне. Обладание ими возвышало и скрашивало серые будни, в надежде на светлое будущее.
Но в этот Новогодний вечер, в мои неполные пятнадцать лет, когда мама развязала платок и высыпала монеты на стол, я насчитал уже не десять, как должно было быть, а девять червонцев. И как-то грустно сразу стало на душе. Мама улыбалась и делала вид, что ничего не произошло, что всё хорошо, не говоря на эту тему ни слова, но я сразу смекнул, откуда у меня появились новые по моде штаны, точно такие же, как у состоятельных ребят в школе, туфли «Salamander», светло-серый джемпер под горло, тёмно-синяя рубашка и куртка, к тому же у мамы появилось несколько новых вещей, а также роскошный сегодняшний Новогодний стол, на котором красовались салат из лосося, салат из крабовых палочек, сырная нарезка, салями с ветчиной, бутерброды с красной икрой и конечно же оливье, с вареным мясом и зелёным кисло сладким яблоком, ещё, мама, где то достала перепелов, обложив их на противне запечённой картошкой, а на десерт был её фирменный шоколадный торт «Кудрявый пудель».
Я вспомнил предыдущий Новый год и ещё несколько перед ним, где на столе были лишь три окорочка и салат «Оливье», только не из мяса, а из дешёвой колбасы, а на десерт была уже до боли приевшаяся творожная запеканка. Но если честно, то я к еде не привередлив и готов есть всё, что подадут, и мне было невероятно тяжело смотреть на то, что мы лишились одной драгоценнейшей для нас монеты – реликвии. Я был готов пожертвовать всеми яствами на свете и всем своим гардеробом, только бы вернуть червонец обратно. Мама в это время была без работы, и это её очень сильно тревожило. И я прекрасно знаю, как она пыталась делать всё для того, чтобы мы ни в чём не нуждались, а я ничем не отличался от остальных ребят.
Мой отчим был человеком старой закалки – серьёзным и очень строгим, абсолютно неразговорчивым, но мама этот пробел с лёгкостью заполняла, так как рот у неё никогда не закрывался. Начинала она говорить с раннего утра, когда просыпалась, и для этого ей не нужен был собеседник или компания, она могла просто говорить с собакой (у нас был кокер-спаниель) и заканчивала только тогда, когда погружалась в сон. Но мне кажется, что даже во сне, когда она спала, она всё равно о чём-то с кем-то говорила. Отчиму нравилось, чтобы всё в доме было по-армейски или, другими словами, по его правилам: лишнего не говорить, не шуметь, сидеть выпрямив спину, локти на стол не ставить, просыпаться в семь утра (и даже в выходные дни), утренняя пробежка, а также стирка собственных носков и нижнего белья и ещё много, казалось бы, мелочей, которые в куче своей создавали впечатление проживания в какой-то строгой армейской казарме. Меня же эти правила изрядно напрягали, и из-за этого, когда я стал постарше мы стали с отчимом частенько ссориться. И всё же я благодарен ему за его воспитание и за то, что он с малых лет приучил меня к дисциплине, спорту и закалке.
В прошлом он был заядлым велогонщиком, участвуя во многих соревнованиях и веломарафонах, выигрывая массу грамот и кубков, которыми были заставлены все полки в квартире. И даже сейчас, по истечении лет, со своим спортивным велосипедом он неразлучен. Помню, в детстве (отчим стал с нами жить, когда мне исполнилось четыре года) мы брали велосипеды и пускались в велопробег вокруг нашего города, а после даже поздней осенью ныряли в холодную реку, и он заставлял меня плавать до полного изнеможения.
Поначалу, когда мне было восемь–двенадцать лет, всё это вызывало во мне живой интерес, но когда я становился старше и у меня появлялись дворовые, да и не только друзья, я забросил это занятие, тем более что отчим пытался сделать из меня «чемпиона», а я этого совершенно не хотел. По имени я его стеснялся называть, а отцом, после того как мы стали часто ссориться и практически перестали общаться, из-за постоянных недопониманий как-то язык не поворачивался. Работал он в разных местах, я даже не знаю точно где, но в последнее время сидел большую часть времени дома, без работы. Страна переживала экономический кризис, а с ней и моя семья.
