Сеанс связи был установлен минут десять назад, однако настоящий разговор начался только сейчас. До этого шел обычный доклад – немногословный, сжатый.
Невидимый собеседник сразу поставил условие: максимальный объем информации в минимальное количество времени. Никаких лирических отступлений, коротко и по существу.
Предполагалось, что перехватить их разговор невозможно. Здесь подобная технология еще не создана, и не факт, что появится в ближайшие лет сто.
Но береженого, как известно, Бог бережет. Потому перед немолодым мужчиной с наметившимся пивным брюшком и вполне сформировавшейся лысиной лежал продолговатый металлический ящичек шифратора, очень похожий на футляр для очков. Собственно, в этом качестве он обычно и использовался, за исключением тех моментов, когда возникала необходимость выйти на связь.
Если кто-то чудом перехватит кодированный сигнал, на расшифровку уйдут не года – десятилетия.
В чужих руках прибор будет только очечником. ТАМ предвидели и такой расклад.
Закончив отчет, мужчина на мгновение замолчал. На другом конце сделали правильный вывод и моментально среагировали.
Голос невидимого собеседника был сухим и отстраненным. Искусственным на все сто процентов, а потому лишенным эмоций и чувств. Немолодой поймал себя на мысли, что его общение похоже на диалог с роботом.
– Что-то еще? – спросил «мертвый» голос.
– Да, – лаконично ответил мужчина.
– Излагайте, – велел «робот».
Мужчина набрался духу. Многое зависело от ответа, который он получит.
– Прошу разрешение на проведение полевых испытаний.
– Лабораторных тестов недостаточно? – абсолютно бесстрастно осведомился голос.
– В лаборатории и на полигоне не смоделировать все возможные ситуации.
– Риск?
– В допустимых пределах. Пора переходить к практическим действиям, иначе мы не накопим опыт.
– Вас понял. Даю разрешение на проведение эксперимента в полевых условиях. О результатах прошу сообщить через стандартно оговоренный период. Конец связи.
Собеседник отключился.
Немолодой мужчина выключил шифратор и откинулся на высокую кожаную спинку кресла. Если все пройдет как надо, то… Он закрыл глаза и расслабился в первый раз за неделю.
Давно зарядивший нудный дождь не стихал которые уж сутки, то ослабевая, то припуская вновь. Налетающие порывы ветра поднимали на мутных лужах быстро затухающую рябь с бьющими в нее бесконечными дождевыми каплями.
Есть такая примета: если на лужах появляются пузыри, значит, дождь будет недолгим.
Пузырей на поверхности луж не наблюдалось.
А еще говорят: в августе до обеда солнце, а после обеда дождь.
Наступивший август народных примет не оправдывал. Казалось, низкие, тяжелые тучи навсегда зацепились за разлапистые столетние темно-зеленые ели, что своими макушками продырявили наполненное влагой небо.
Сырость была повсюду. Она наполняла влажный лесной воздух свежестью, о которой грезят жители загазованных мегаполисов. От сырости полегла трава, набухла прелая земля, провисли на дугах брезентовые тенты двух стареньких, видавших виды «Уралов», стоявших у одного из длинных приземистых ангаров, покрытых отсыревшей маскировочной сетью, прилипшей к почерневшим доскам двускатных крыш.
Не в пример грузовикам, БТР-80 даже в такую непогоду выглядел грозно. В мрачном спокойствии он пережидал затянувшееся ненастье. От хищного, покрытого разводами дождевых капель корпуса веяло уверенностью и силой.
Сыростью пропитались три небольшие одноэтажные бревенчатые казармы, такие же старые и неказистые, как и ангары. Сыростью дышал сам воздух.
Немногочисленные ветхие строения, в которых располагался гарнизон, уныло горбились посреди лесной глуши. Назначение гарнизона – охрана складов вооружения Министерства обороны. Оружием под завязку забиты все ангары, правильными рядами стоящие в лесной глуши.
Высокие, в пару обхватов темные ели сплошной стеной обступали обнесенную местами покосившимся деревянным забором территорию и даже росли на ней, почему создавалось впечатление полной заброшенности и оторванности от цивилизации.
Смеркалось.
Старший лейтенант Морозов в должности начкара[1] пребывал уже третьи сутки подряд, что вообще-то являлось грубейшим нарушением Устава караульной службы. Но реальность была такова, что заступать в караул оказалось просто некому.
С солдатами та же проблема. Бойцы буквально валились с ног от усталости: людей в части не хватало, обычный распорядок службы «через день – на ремень» теперь вспоминался едва ли не как курортный отдых.
Месяц назад ушла последняя партия весенних дембелей. Это были самые «залетчики», то есть те, кто постоянно нарушал службу, безвылазно сидел на «губе» и вообще числился на плохом счету. Поэтому их, назло им самим, рвущимся поскорее на «гражданку», оставили на последнюю партию. Хотя, положа руку на сердце, от таких следовало избавляться прежде всего. Но так уж сложилось, что первыми всегда уходили лучшие. Тут были и те, кто честно «тащил службу», и те, кто считался у командования любимчиками – стучали, короче говоря.
Прибывшие на замену тридцать дагестанцев оказались настолько дикими, что создавалось ощущение, будто новобранцы только что спустились с гор за солью, а их тут же «забрили». Поначалу по-русски они не говорили. Многие тогда подумали, что не умеют, но, как потом выяснилось, – не хотели.
Вели даги себя вызывающе, если не сказать – бо́рзо. Держались скопом, приказы выполняли с видимой неохотой, презрительно бормоча что-то себе под нос на своем наречии.
Ребята дюжие, многие спортсмены, на «гражданке» занимались борьбой. Поодиночке более-менее вменяемые, стадом – хуже Мамаева войска. Наглые, самоуверенные, привыкшие к тому, что «рюсскые» за своих не стоят.
На родине считавшие, что жители соседнего аула чуть ли не иностранцы, попав в армию, они сбились в плотную стаю.
Парочку дагов забрал к себе на склады прапорщик – начснаб[2]. Трое ушли в постоянный наряд на свиноферму, где жилось сыто и вольготно (самые что ни на есть правоверные мусульмане даже дрались за эти места). Что делать с остальными, которых не то что в караулы ставить, вообще к оружию подпускать нельзя, долго не понимали.
Оборзевшие дети гор не подозревали, что половина солдат и почти все офицеры в части принимали участие в боевых действиях, ходили в атаку, проливали свою и чужую кровь. Добряк старший сержант Винтерголлер по прозвищу Винт был переведен сюда после ранения из разведбата и при желании мог свернуть любому новобранцу голову, будто куренку.
Его заместитель сержант Петрученя (Петруча) если уж дрался, то наверняка, чтобы с одного удара отправить на тот свет. Так его подготовили.
Вот их и поставили командовать «дикой дивизией», которая сразу же в недвусмысленных выражениях начала посылать обоих сержантов на или в глубоко интимные места. Винт с Петручей заниматься самодеятельностью не хотели, ибо трупов на их совести и без того хватало.
