Подобно тому, как произрастают фиалки
На стене актового зала университета три больших портрета в массивных рамах. Слева – темноволосый круглолицый юноша в военном кителе; густые брови, чуть раскосые черные глаза, крепко сжатые губы. Справа – мужчина лет сорока с правильными чертами лица, одетый по моде девятнадцатого века: наглухо застегнутый сюртук, из-под шейного платка выглядывают отогнутые уголки воротника рубашки. В чем-то эти двое похожи. Быть может, это всего лишь вольность, которую позволил себе художник, но кажется, проницательные глаза обоих смотрят сквозь время и пространство. Только к взгляду юноши примешивается обида и недоверчивость, а у старшего в глазах – усталость и понимание. Посередине – портрет мэтра. Седой, благообразный, он спокоен и полон уверенности в себе.
Профессор, пожилой солидный мужчина в несолидных вытертых джинсах и клетчатой рубашке с закатанными рукавами, рассеянно слушает докладчика и рассматривает портреты на стене. Интересно, как повели бы себя эти трое, окажись они сейчас здесь, на конференции, посвященной применению неевклидовой геометрии в физике и математике? Младший Бойяи наверняка обрадовался бы признанию, Николай Иванович воодушевился бы, глядя на молодежь, продолжающую его исследования, а король математиков… ну, на то он и король. Сказал бы: «Я предвидел это. Но вон тот, стендовый доклад слева – очень смело»…
В перерыве пленарного заседания, когда участники конференции, словно малые дети, гурьбой устремились к столам, на которых гостеприимные хозяева выставили бутерброды, печенье и разливали по чашкам чай – кофе, профессор подошел к стендовому докладу, еще раз вчитался, посмотрел фамилии авторов и улыбнулся.
***
Десятый «Б» мог вывести из себя ангела.
Невысокого роста, начинающий лысеть, в турецком свитере с растянутой горловиной и ботинках, старость которых не могла скрыть обувная щетка, Михаил Сергеевич на ангела походил мало. Доктор физико-математических наук, он пришел работать в школу, когда развалилась страна, казавшаяся незыблемой.
Предприятия, которые еще продолжали работать, расплачивались с работниками производимой продукцией. Академия Наук тоже продолжала работать. Но что она могла предложить своим сотрудникам? Несколько новых гипотез? Пару научных статей, объясняющих устройство мира? В 90-ые годы прошлого века это был неходовой товар. Зарплату давали очень и очень нерегулярно, а дома Михаила Сергеевича кроме жены ждали двое детей и двое стариков. Торговать Михаил Сергеевич не умел; в школе хоть и мало, но все-таки платили.
Еще Михаил Сергеевич не умел халтурить на работе. Поэтому днем он ходил в школу, гордо назвавшуюся гимназией, а после занятий до ночи задерживался в институте, решая вопросы устройства мирозданья. К счастью, физику-теоретику для работы необходимы лишь ручка и лист бумаги. На огонек в кабинет часто забегал первый аспирант Михаила Сергеевича, худющий, с волосами, вечно торчащими в разные стороны, Миша Петровский и робко просил:
– Михаил Сергеевич, можно я посижу с вами? В аспирантском общежитии так холодно.
Положим, в зданиях Академии Наук тоже практически не топили, но жена Михаила Сергеевича проявляла чудеса изобретательности, собирая из «ничего» «ссобойку», и старалась сделать ее чуть больше, зная, что муж все равно поделится с тезкой.
Ночь оставалась для подготовки к урокам и проверки тетрадей. Все бы ничего, только постоянно хотелось спать.
Вот и сейчас Михаил Сергеевич оглядывал класс и больше всего боялся стоя заснуть, так тянуло закрыть глаза.
Десятый «Б» как обычно бурлил. На двух последних партах играли в морской бой, остальных броуновское движение гоняло с места на место в поисках выплеска энергии.
Вообще-то мальчишки эти Михаилу Сергеевичу нравились. Школа находилась в «спальном» микрорайоне, и большинство учеников были из семей чернобыльских переселенцев. В гимназию они поступили не после занятий с репетиторами и не по блату, а благодаря собственным светлым головам. Правда, учиться эти светлые головы не слишком рвались – реальность за школьными дверями формировала другие приоритеты.
– Смоляков, не жаль время на игрушки тратить? – преподаватель подошел к игрокам в морской бой.
– Да ладно, Михал Сергеич, – лениво приподнялся с парты круглолицый паренек и взмахнул длинными, девчоночьими ресницами, – можно подумать сами на уроках никогда не играли.
– Нет, – честно ответил Михаил Сергеевич. – Я на всех уроках пытался построить треугольник, у которого сумма углов меньше ста восьмидесяти градусов.
– Идите, – восхищенно выдохнул сосед Смолякова по парте, рыжий, веснушчатый Сашка Денисов, – вы, что ли, геометрию совсем не учили?
– Учил, – вздохнул Михаил Сергеевич, – но надеялся: вдруг получится?
– И как? – засмеялся десятый «Б».
– Не построил, зато начал книжки читать о тех, кто сумел. Вот скажите, что вы знаете о Трансильвании?
– Там Дракула жил, – радостно сказала первая красавица класса Верочка Радкевич, изящно выставив в проход ножку в огромном ботинке на толстой рифленой подошве. Это был последний писк подростковой моды. Обе дочки Михаила Сергеевича мечтали о такой обуви, которую их бабушка, прошедшая войну, называла «ботинками пленного венгра».
– Кроме Дракулы, в начале девятнадцатого века, в небольшой крепости Темешвар в Трансильвании служил молодой артиллерийский офицер, закончивший военно-инженерную академию в Вене. Ты, Ковальчук, сколько языков знаешь? – обратился преподаватель к верзиле, на голову выше его, увлеченно жующему жвачку и пускающему пузыри.
– Это… полтора, б… ь – добродушно улыбнулся Юрка, вызвав хохот в классе.
– Половина – это русский, – уточнил Денисов, – только мат – целиком.
– А тот офицер знал девять языков, был прекрасным танцором, играл на скрипке.
– И не было ему скучно в крепости? – скептически улыбаясь спросила Верочка, поигрывая ботинком. – С кем он там танцевал?
– С кем танцевал, не знаю, но сохранились записки современников, что однажды он был вызван на дуэль двенадцатью офицерами. Принял все вызовы, поставив условие, что в перерыве между поединками ему предоставят возможность поиграть на скрипке, и из всех поединков вышел победителем.
– Двенадцать человек убил? – жалостливо вздохнула Наташа Лукьяненко. Она всегда всех жалела, за что в классе именовали ее «мать Тереза» и посмеивались.
– Нет, у них там действовали другие правила: до первой крови. Но скучно в крепости действительно было. И блестящий офицер нашел себе занятие, о котором его отец писал: «Я прошел весь беспросветный мрак этой ночи, и всякий светоч, всякую радость жизни в ней похоронил. Ради бога, молю тебя, оставь эту материю, страшись ее не меньше, нежели чувственных увлечений, потому, что и она может лишить тебя всего твоего времени, здоровья, покоя, всего счастья твоей жизни…».
