«Только я глаза закрою, предо мною ты встаешь. Только я глаза открою… Нет, пока не открою, с закрытыми лучше». Бывают такие дни, когда ты вроде бы выспался и вроде бы проснулся, слышишь звуки, а тело и разум еще спят. Ты как будто паришь над собой, лежащим, но картинки нет – черное пятно. Много звуков, каждый в отдельности противный, а все вместе раздражают страшно. Кот смахнул со стола чайную ложку, а тебе кажется, будто упал весь шкаф с посудой. Идет, топоча, как стадо бизонов, запрыгнул и улегся рядом, мурлыча ровно целая голубятня. Хорошо, что в доме нет никого, кроме кота. Вместе со звуками сразу же приходит вкус всей употребленной накануне еды, сдобренной тиной и киселем из жухлого сена.
Это похмелье, друг, жестокое похмелье. И месть. Месть за то, что после каждой рюмки была сигарета, а содержимое рюмок менялось, разбавлялось и шлифовалось. Вчера шлифовали абсентом, и сейчас Валя слышал не только кота, соседей, дворников, но и чавканье своего сердца. Это месть за бессмысленную игру на собственных сосудах, которые ты, глотая разное, растягиваешь и сжимаешь этакой гармонью и получаешь удовольствие от состязания истязанием. Привыкнуть к похмелью нельзя, оно меняется, обретает новые грани и демонстрирует новые формы мести. Сначала, в студенчестве, просто мутит, потом, в двадцать пять, выворачивает наизнанку, и уж позже, в тридцать три, приходишь к чавкающему сердцу. За тринадцать лет частых возлияний похмелье стало для Валико почти постоянным утренним раздражителем, как ненавистный сосед по коммунальной квартире.
Раз в неделю организм настойчиво намекал на расставание с бухлом, а вместе с ним и с похмельем. Мозг воспринимал и даже соглашался, но новый вечерний полет сомневающейся, ищущей души легко находил вход в бар, где сомнения разрешить не могли, но с готовностью давали ужин и пару десятков бокалов. Хотел забыться, а потом огорчен, что удалось и ничего не можешь вспомнить. Хуже похмелья только первая утренняя сигарета: и понимаешь, что не надо бы, но рука уже потянулась, зажигалка чиркнула и процесс пошел. Еще одно привычное самоистязание.
Сегодняшнее утро проигрывало остальным не только вчерашним абсентом: через два часа надо быть на репетиции. Сказаться больным варианта нет, больным он был в прошлые выходные, не прокатит. Терапия душем, котом, чаем и дошираком несколько улучшила общий фон, но совсем убрать поганство не получилось, остаток – на весь день. «Пойду пешком, – решил Валя, – хоть перегарная вонища выветрится».
…Улица оживила, хотя долбила по нервам звуками и мелькающими людьми. «Надо что-то делать, надо что-то делать, надо что-то менять». Эта старая мысль всегда являлась вместе с похмельем и быстро исчезала от одного запаха бухла. Но все чаще она стала приводить с собой подругу: «Хорошо, что дед не знает», – мощное подкрепление. Отношения Вали с дедом, добрые и дружеские, выделялись на фоне отношений с остальной семьей. «Потомок князей Геловани не может быть шутом», – орал отец, а дед заступался: «Оставь его. Была бы голова, а шапка найдется. Геловани могут быть кем угодно, не могут быть только дураками». А теперь он, Валико Геловани, дурак. И он подвел деда. А может, еще не подвел?
«Надо что-то менять, надо что-то менять…» Мысли прыгали, мешали ногам. «Так, все. Только про репетицию. Что мы сегодня репетируем?» Приехали! Он не только не помнит текста, не помнит и спектакля. А сегодня вроде бы прогон в костюмах. Полный караул, а идти надо.
Сидя за гримерным столом и глядя в угол, Валя продолжал восстанавливать здоровье стаканом кефира и заодно собирал мозги в кучку, вспоминал рабочие моменты. В гримерку, как всегда энергично и шумно, вошел Юрлович, хотя в своем возрасте и положении он мог бы не спешить никуда и никогда.
– Здорово, сын Кавказского хребта!
– Ну чего ты орешь, Сергей, как режиссер в рупор. Тише, мягче. Голова вся в битом стекле.
– Темперамент не пропьешь, Валя, хотя ты, я вижу, вовсю стремишься. Взывать к совести и агитировать я не буду, просто констатирую. – Он распрямил и без того осанистые плечи, оглядел Валю, как новый гарнитур, и заключил: – Выглядишь ты как жеваная шляпа – и сыграешь шляпу. Хватит пить.
– Слушай, я все понимаю. – Валя поморщился от очередного глотка кефира. – Умом я все понимаю, а…
– А живешь другим местом, – заржал Сергей. – И я знаю каким – жопой с приключениями.
– Блин, не беси. Вот ща меня не беси. – Валя закипал.
– Могу молча, – обиделся Юрлович и сел за свой столик.
В гримерку шумно ворвалась завтруппой Зинаида Германовна, по совместительству – первосортная сплетница, интриганка и возмутитель любого спокойствия в театре. За глаза ее прозвали Зынгер. Разговор на любую тему она начинала без всяких приветствий, со слов «Слых, мужики» или «Слых, бабы». Когда контингент слушателей оказывался разнополым, начало менялось на «Слых, народ».
– Слых, мужики! Новости Олимпа! Демиург опускается до плебса, ангелы плачут и крестятся.
Валю от этих слов заштормило, остатки разума взбунтовались. Сергей, как обычно, сохранил понимание и доброжелательность.
– Зинаида Германовна, ну не томи. Что случилось в этом то варварском, то святом мире?
– Позолоти ручку, барин! – Картинно виляя задом на цыганский манер, Зина присела рядом с Юрловичем. – Всю правду скажу.
– Непременно, голубушка, непременно. – Сергей достал из ящичка шоколадную плитку и протянул Зине. – Чистое золото.
– Ах, Сергей Дмитриевич, для вас – и сережку из ушка.
– Зачем нам второй Сережка? – угрюмым полушепотом заметил Валя.
Зинаида фыркнула в его сторону и продолжила.
– Одна хорошая знакомая из Минкульта рассказала сногсшибательную новость: известный китайский режиссер Ли Шен вместе с известным российским режиссером Павлом Савельевым решили ставить «Разбойников» Шиллера. Репетиции в Китае, потом мировой тур и мировая премьера. Событие вызвало восторг и умиление даже у министра! – Зина распалялась. – Активная поддержка государства, поездку наших актеров финансируют по высшему разряду! – Рассказчица разогналась так, что была готова пустить в ход крейсеры и подводные лодки, но сюжет иссяк.
– Зинаида Германовна, душа моя, отличная новость! Но скорее для Валико Зурабовича. Я для таких игрищ староват, да и занятость в театре – кто ж опустит?!
– Сергей Дмитриевич, да вы спятили, голубчик, – в тон ему ответила Зина. – Валя в международном проекте? Это, простите, хрень собачья. Там престиж страны, а не пьянка.
– Я вас попрошу… – возмутился Валя и встал со стула с твердым намерением убить ее прямо здесь.
