Василий Ершов - Звёздные маяки

Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей

© Ершов В.Н., 2025

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2025

«В краю магнолий плещет море…»

Море. Что-то немыслимое! Что-то необъятное! Фантастическое! За коротким словом из четырёх знаков скрывается что-то… что-то… Что? Что это – море? Это сила и состояние. Энергия и материя. Движение и статика. Прозрачность и мрак. Грохот и молчание, слившиеся воедино. Что, что может совладать с этим явлением? Не просто выжить, но гармонично вплести себя в паутину течений и потоков, встроиться чистой нотой в симфонию волн? Что-то столь же грозное, но спокойное; массивное, но изящное. Красивое. Противоречивое. Совершенное. Сочетающее несочетаемое.

Нечто, обитающее в воде, но дышащее атмосферным воздухом.

Стилус движется по белой, как облако, бумаге, оставляя иссиня-чёрный, как морская бездна, след. Ответ пришёл на ум сам собой и сейчас постепенно оформлялся в образ. Говорят, первая мысль – самая верная. Что ж, посмотрим.

Художник отложил перо. Скрестив руки на груди, постарался посмотреть на готовое произведение как бы со стороны, чужими глазами. Не нашёл недостатков. Наверное, даже Бердсли кивнул бы одобрительно, хоть он и не был иллюстратором-маринистом. Графика с точки зрения мастерства, художественной техники была выполнена превосходно. Косатка на листе бумаги совсем как настоящая. И всё же автор остался недоволен. Почему? Морской хищник, рождённый рукой Художника, изогнулся в плавном движении. Он великолепен своей иллюзорной неспешностью, готовой за долю секунды превратиться в пронзающий пространство неостановимый импульс. Пузырьки воздуха и лучи света, пробившиеся сквозь толщу воды, вьются вокруг. Они довершили композицию, вдохнули в неё жизнь. Маленькие рядом с большим. Наконец, косатка чёрно-белая, как и воды Антарктики, её охотничьих угодий. Всё так, как и должно быть. Где вкралась ошибка?

Художник покачал головой. Это уже десятая попытка, и вновь неудачная. Ошибка – в понимании того, что он хочет изобразить. Точнее, как хочет. Мастера прошлого писали море буквально, подгоняя образ под смысл. Он же, наоборот, пытается переосмыслить понятие, втиснуть всю его многозначность в простой и понятный образ. Может быть, он заблуждается? В основе хода его мыслей, его метода положена логика. Простая дедукция – от общего к частному: «Кит большой. Кит живёт в море. Значит, море ещё больше». Но это слишком просто, так рассуждали и раньше. Чтобы показать недоступную глазу сущность морской стихии через её фрагмент, надо познать этот фрагмент в контексте общей картины. Иными словами, нужно увидеть рыб в море, чтобы узреть море в рыбах. «Кит – не рыба! – поправил себя Художник. – Хм! Быть может, и море не… да что „не“?> Этого-то он и не мог понять. Плясать от обратного не выходило. Десять раз на альбомном листе появлялись акулы и косатки, неоспоримые хозяева пучин. И десять раз им не удавалось воплотить то, чего до конца не осознавал и сам Художник.

– Больше их всех только настоящий синий кит, – задумчиво произнёс он.

«Только величайшее способно рассказать о величайшем!»

Художник встал, отвернулся от стола. И увидел окно. Четыре стеклянных квадрата в простой деревянной раме. Две занавески: одна слева, одна справа. На них вышиты цветущие магнолии. Летом, когда окно открыто, ветер шевелит лёгкую ткань, и кажется, будто деревья на самом деле настоящие и мерно кивают живыми ветвями. А шорох ткани представляется шёпотом листвы. Но это летом. Сейчас за окном холодно. Падают, кружась, маленькие белые звёздочки. И деревья в саду завернулись в меховые уборы. Зима.

Он вышел в сад. Солнце утонуло в облачной дымке, но день светлый. Тихий. Художник выдохнул, посмотрел, как дыхание растворяется в кристально чистом воздухе. Ветра нет, снежинки опускаются почти отвесно. Он вытянул руку: на чёрном акриле митенок зажглась одна ледяная шестиконечная звезда. За ней вторая, третья, четвёртая. Двадцатая. «Так похоже на небо, – подумал Художник. – На ночное зимнее небо. Только настоящих звёзд больше, стольким снежинкам на ладони не уместиться… А ночное небо ведь, получается, чёрно-белое. Интересно, что общего у неба и моря?»

– Иногда небо отражается в море. Тогда их не различить.

Художник поднял голову но не увидел никого, кто мог бы это произнести. «Ну вот, уже говорю сам с собой». Усмехнувшись, он осторожно подул на ладонь, и снежные огоньки моментально погасли. Он сделал несколько шагов, отошёл от дома. Удивительно: больше никакого движения! Мир как будто замер в торжественном безмолвии. Художник улыбнулся. «Субъективность восприятия. Сейчас весь мой мир – только этот сад».

– Весь мир – один большой сад.

Логично. И всё-таки голос не его. Художник прошёл ещё немного, прислушиваясь. Тишина, только свежий снег скрипит под ногами. Ещё чудится чей-то смех. Весёлый, заливистый, мелодичный. Далёкий. «Наверное, дети в деревне, – решил владелец участка. – Но вернёмся к саду. Сад – понятие относительное. В масштабах мира он – что твой кит в масштабах океана. Практически ничто. Но если представить садом целую планету, тогда он не так уж и мал. Пожалуй, даже велик. И значение уже другое. Но ведь что интересно: для Вселенной он всё же останется микроскопической пылью. А вот для человека, что в нём оказался… Хм… Может ли сад поместиться в человеке?»

– Может ли великое уместиться в малом? – Художник сам не заметил, как заговорил вслух.

– А ты сам как думаешь? – вторили ему.

– Кто здесь?! – воскликнул маэстро пера и чернил, но в ответ услышал лишь знакомый смех.

Чей-то силуэт мелькнул меж деревьев. Неожиданно яркий, контрастирующий с монохромным окружением. Художнику даже показалось, что он разглядел длинную гриву кудрявых рыжих волос. Снедаемый любопытством, хозяин сада двинулся в том направлении, куда, как он предполагал, направлялся его таинственный собеседник. Это немного напоминало жмурки. Озорной смех фейерверками взрывался в застывшем воздухе. Обогнув припорошённый белой крупой терновый куст, Художник неожиданно столкнулся лицом к лицу с тем, кого преследовал.

Под старой раскидистой яблоней, едва касаясь пальцами её сморщенной коры, стояла очаровательная девушка. Ботинки цвета кофе с молоком, чёрные зимние шерстяные колготки, бежевое пальто, вязаный зелёный шарф. И, конечно, пышные, рыжие, восхитительно кудрявые волосы. Девушка задумчиво смотрела куда-то вверх своими большими зелёными глазами (с которыми шарф удачно гармонировал) и едва заметно улыбалась.

– Ты кто? – брякнул Художник, когда вновь обрёл дар речи.