Медленно текущая вниз лестница увлекала Валентину Семёновну в урбанистическую пасть метрополитена. Бесшовный гул, белый свет, металл эскалатора. Женщина завернула за уши ярко окрашенные хной волосы, поправила на себе обширное пальто цвета индиго и удовлетворённо выдохнула. Мелко семеня, деловитые фигуры торопились втянуться в вагон. Поезд дрогнул, шикнул и засосал остатки толпы.
Будучи женщиной с активной гражданской позицией, выражавшейся в исключительном знании своих прав и чужих обязанностей, Валентина Семёновна пронзила взглядом группку скопившихся у сидений подростков, села на освободившееся место и закрепила успех повторным, уже победным, взглядом. Парни потупились и поспешили отодвинуться в противоположную часть вагона. «Молодое поколение, – не уставала повторять Валентина Семёновна, – находится в состоянии упадка, и наш долг – привить им правила приличия и морали, которые у них начисто отбил западный кинематограф». Сколько бы раз она ни повторяла эту фразу, содержание не менялось и всегда пересказывалось слово в слово, после чего, как правило, следовала длинная тирада об утраченном величии советской культуры и нравственности. Вовремя ретировавшиеся подростки воспитательного процесса позорно избежали.
Валентину Семёновну этот факт нисколько не расстроил. В её голове продолжал щёлкать рабочий калькулятор, и кабинет бухгалтерии в её сознании перенёсся в подземный туннель, мерно вибрируя в такт с поездом. Сорок лет стажа не смогли отучить её от этой привычки. На данный момент калькулятор решал важнейшую в своей работе задачу: подсчёт месячной заработной платы, исходя из общего оклада, делённого на часы работы. Тем увлекательнее было это занятие, учитывая, что шёл конец мая месяца.
Щёлканье воображаемого калькулятора споткнулось о севшего напротив Валентины Семёновны господина. У господина на голове, словно кастрюля из позапрошлого века, был нахлобучен цилиндр. На нём исключительно хорошо сидел отглаженный фрак, гордо стоял накрахмаленный белый воротничок, длинные костлявые пальцы бойко постукивали по набалдашнику трости красного дерева. Набалдашник, к слову, был серебряный, с благородно почерневшей гравировкой, трудноразличимой под рукой хозяина, усевшейся на него, подобно вороне в своём гнезде. Выглядел господин величественно. Валентина Семёновна нервно поёжилась.
– Что ж это Вы засматриваетесь так на нашего герцога? – подозрительно спросила сидящая справа женщина, обращаясь к Валентине Семёновне.
Та явственно ощутила, как в её сознании жалобно застонал и скрипнул мыслительный механизм: женщина была одета в платье с кринолином. «Неужто переодетые любители какого-то нового фильма?» – с надеждой подумала растерянная бухгалтер.
К ним повернулся мужчина в жёстком коричневом костюме по фасону шестидесятых годов, сидевший слева от Валентины Семёновны:
– Зря Вы, княгиня, набросились на честную женщину: глядите, у неё от Ваших претензий аж всё лицо побелело. Со всем уважением, – и почтительно кивнул Валентине Семёновне.
– Честную женщину! Как же! – фыркнула княгиня, отворачиваясь к рекламной афише. Афиша демонстрировала некий радиоприёмник «ВЭФ Супер М-557», и Валентина Семёновна припомнила, что точно такой же стоял в гостиной квартиры, где она выросла.
– Не серчайте на княгиню, – доверительным тоном обратился к ней обладатель коричневого костюма. – Её светлость ещё не привыкла к нашемскому метрополитену и разнообразию местного общества, – мужчина весело подмигнул.
Княгиня вновь неодобрительно фыркнула, затем встала и направилась к выходу из вагона, первой скользнув в открывшиеся двери. За ней вышли две девушки, одетые в какие-то немыслимые комбинезоны из мерцающего золотистого материала, каких Валентина Семёновна не видела ни на улицах, ни в учебниках по истории, ни в фантастических фильмах, отрывки которых ей изредка случалось подсмотреть по телевизору. Господин, именованный княгиней герцогом, чопорно молчал, специально либо в силу своей господской привычки игнорируя разгоревшийся вокруг его персоны скандал, и лишь его орлиный нос будто бы задрался повыше.
